Дело во мне
Шрифт:
– В смысле? – испуганным голосом спросил Робби.
Мать медленно подошла к его кровати, вплотную наклонилась к сыну и сказала:
– Узнаешь, каково это, быть одному. Ни одной души вокруг тебя. Будешь сидеть в комнате и готовиться к экзаменам день и ночь. Тут у тебя больше нет друзей. Алиса и в жизнь к тебе больше не приблизится, а этот твой дружок избалованный… Думаешь, он твой друг? – Она говорила тихо и грубо, не скрывая явную неприязнь к сыну. Робби не поднимал лица. Он не вынес бы даже секунды такого близкого контакта. Ее теплое дыхание касалось его щеки, и Робби каждую секунду времени боролся с желанием толкнуть ее до самой двери, лишь бы закончить это.
Она выпрямилась.
– Собирай
Она была уже почти у двери, когда обернулась и, строго глядя на изувеченное лицо сына, произнесла:
– Я разочарована в тебе, Роберт. Одна только надежда на милосердие Господа. Только он сможет вернуть тебе разум.
Она перекрестилась и ушла. Робби провел остаток дня в кровати.
8
Нюта
Робби держал в руках большую поношенную сумку и смотрел на проезжающие мимо машины. Он стоял возле машины в ожидании отца, который никогда никуда не спешил. Утро выдалось пасмурным и ветреным. В такую погоду единственное, чего хочется, – так это сидеть дома или ехать в какой-нибудь чистенькой электричке и наблюдать за мелькающими картинками. Но жизнь любит лишать людей приятных возможностей насладиться моментом и делает все так, чтобы человеческое существование больше напоминало галеру, чем мерцающее божьим светом естество.
Через несколько минут вышел отец; он открыл машину и прежде, чем сесть за руль, выкурил сигарету. Робби наблюдал за ним с заднего сиденья и с сожалением думал о том, что он навсегда его сын, его дитя. Но Робби не скрывал, что был очень рад тому, что в неведомую глушь его повезет безразличный угрюмый отец, а не мать, вспоминать об образе которой Робби лишний раз не хотелось.
Почти всю дорогу они молчали. Робби слушал музыку, изредка поглядывая на безвольный профиль отца. Он все пытался разобрать, что чувствует к человеку, подарившего ему жизнь. И угрюмо отвел взгляд в окно, когда понял, что это старая добрая обида, закрепленная отвращением к слабости.
Он проснулся от резкого толчка, уронив голову на грудь. Машина с неистовой резкостью провалилась в колдобинах, прорывая безупречную гладь дождевых луж. Правая рука, все это время подпирающая руку, затекла. Глаза у Робби болели от холодного дневного света. Он снова кинул на отца задумчивый, сонный взгляд в зеркало дальнего вида и внезапно почувствовал острую тоску по городу и Алисе. Он понял, что они уже далеко уехали. И совсем скоро его отец вернется обратно, а он – Робби-неудачник – останется в этих местах. За грязным стеклом мелькали полоски голых деревьев, серое небо, покрытое ватой облаков, и одинокие домики на перекатах полосатых полей. Выпуклые линии их круглых боков, казалось, играли друг с другом. А за окном – всхлипы грязи и хруст щебенки.
У него было ощущение, что он все еще спит. Он хотел этого. Хотел, чтобы предыдущие три дня оказались просто неудачным сном, от которого утром портится настроение. Он посмотрел на свою руку и понял, что зря пускает эти мысли. Первые минуты пробуждения после внезапно оборванного сна всегда какие-то странные. Ты вроде проснулся, а вроде все еще чувствуешь вкус происходящего где-то там. Смутные образы медленно оседают в памяти, оставляя едва заметные таящие следы.
Как огромный воздушный шар, сейчас внутри него раздувалось, оттесняя последние надежды, самое отвратительное чувство из всех возможных – сожаление. За прошедшие два дня его размеренная и предсказуемая жизнь, дергаясь в последних конвульсиях сладострастной боли, изменилась до неузнаваемости.
Робби со злобой глядел на пустые серые долины, костыли-деревья, грязь
Вдруг Робби заметил вдалеке маленькую фигуру. Когда она оказалась совсем близко, Робби невольно отпрял от окна. Это был старик в форме с пустыми глазами, видимо, из-за слепоты. Рядом с ним плелся такой же старый пес. Судя по всему, поводырь. Он брел вдоль дороги, скрестив руки за спиной. Когда машина проехала мимо, он проводил ее взглядом и двинулся дальше.
– Он преподавал мне физику в институте, – сказал отец низким голосом; такому голосу доверяешь, если он вдобавок и толковые вещи говорит. «Жаль, мы мало разговариваем, пап, – подумал Робби и поморщился. – Что за думки…» Отец продолжал:
– Это Николай Петрович. Ты его не бойся, он так каждый день ходит. Утром, после обеда и перед сном.
– Что с ним? – спросил Робби, не отрывая взгляда от окна.
– Контузия после войны. Он добрый старик, но не разговаривает.
– Почему?
Мирон пожал плечами.
– Живет один. И дальше этой деревни не уходит. Поэтому можешь не бояться его.
– А я и так не боюсь, – пробубнил Робби. – А ты откуда про него так много знаешь?
– Я здесь вырос.
Робби перевел взгляд на отца.
– Понятно.
На протяжении нескольких минут пейзаж не менялся. Гладкие горизонты, полоски полей, сероватое небо; на первый взгляд, выглядело довольно уныло, но если представить, что ты какой-нибудь пафосный художник в поисках новых идей или, переживающий творческий кризис, едешь в далекую глушь за вдохновением… вроде мир уже и не кажется таким безнадежным.
Постепенно перекаты полей сменились густотой пушистых сосен, между которыми мелькали очертания старомодной каменной ограды. Постепенно сосны сменились пихтами и туями, и наконец машина остановилась. Мотор заглох, и как только Робби открыл дверь, тут же провалился в едва различимое перекликание незнакомых ему звуков. Пение птиц или шуршание хвои, лай собак, гудение пилы или звук топора – жизнь, словом, кипела. Выйдя из машины, Робби не сразу увидел дом, его вниманием завладели звуки. Но, услышав скрежет заслонки за спиной, Робби на мгновение вздрогнул, подумав: «Господи, если там калитка, это уже очень-очень плохо. Там что-то или очень старое, или просто жутко… старое». Он повернулся и ахнул.
Похожий на крепость, покрытый сочной, пожалуй, слишком яркой для ноября плетью девичьего винограда, как будто красно-желтыми венами, дом, ростом в два с половиной этажа, скромно расположился в недрах густого, судя по всему, очень взрослого сада. Робби сначала показалось, что здание буквально выбито из камня – так монументально оно смотрелось. Спроектировано он было очень просто, так же старомодно, как ограда – правильные линии прямоугольника, взлетающие вверх, но не надменно, а как раз наоборот – дом будто бы стеснялся своих грубых, тяжеловесных форм, и потому все его грани и черты были более чем сдержаны. Создатель явно не был изощренным и заискивающим человеком и строил дом, чтобы тот стал крепостью для его жильцов. Ну что ж, у него получилось.