Дело взято из архива

Ивин Евгений Андреянович

— Ладно, Сима, — мягко оборвал ее Катрюхов, и в его голосе уже не было тех злых ноток, с которыми он говорил с Перминовым.

— Что же ты, Паша, молчишь? Угостил бы дружка! Я мигом капустки и помидор достану. — Она заметалась по комнате, загремела мисками и, схватив две, понеслась к двери, обдав Перминова мягким запахом парного молока и печеного хлеба. Катрюхов не остановил ее и, протянув под стол волосатую рыжую руку, достал оттуда бутылку особой московской. Кривя губы в усмешке, он сорвал металлическую пробку и поставил водку на стол.

«Еще этого не хватало! — подумал капитан. — Что сказал бы полковник о такой ситуации? Одобрил бы или разнес?»

— Разговор

у нас не в то русло пошел, — сказал Петр, все еще не зная, как же ему быть с этой проклятой выпивкой.

— Сейчас повернем куда надо. Только прошу вас при Симке ни словечка! — просительно прохрипел Катрюхов. — Она ничего не знает, да и знать ей ничего об этом не надо. Хочу уберечь ее. Может, благодаря ей я еще не сошел с ума от своего прошлого…

Сима переступила порог и единым махом поставила на стол помидоры с тонкой натянувшейся кожурой, от которых тянуло едва уловимым чесночным запахом, и белую сочную капусту, засоленную четвертинками.

Не успел Перминов окончательно решить, пить ему или не пить, хозяйка уже поставила на стол рюмки, хлеб, брынзу, нарезала колбасы и хотела разлить водку. Катрюхов придержал ее руку:

— Стаканы дай, не в детском саду!

Перминов махнул рукой на свои сомнения. Была не была — взял стакан и так же молча, как хозяин, опрокинул в рот спиртное. Через минуту он почувствовал, как тепло разлилось по телу, и сомнения отлетели прочь, оставив ему уверенность в правоте того, что он делал.

Хозяйка пригубила немного из рюмки и, наскоро закусив помидором, сказала, чувствуя, что им надо поговорить:

— Я пошла на огород.

Катрюхов долго молчал. Один, без Перминова, он выпил еще целый стакан водки и опять провалился в свои думы. Капитан не спешил, он ждал. Чутье подсказывало, что где-то тут скрывается ниточка. Но где же?

Катрюхов выплеснул остатки в стакан, одним глотком допил водку, понюхал хлеб и осторожно заговорил.

— Думаешь, я не знаю, что не все получил сполна? — перешел он почему-то с Перминовым на «ты». — «Вышка» мне причиталась, да не было у вас тогда этого. Вот мы все и остались живы, а тех давно уже нет, сгнили в земле…

Он был пьян и с пьяной циничностью вспоминал старое.

— Никогда мне не забыть тех детишек у рва! Они мне по ночам снятся, и каждый раз я их снова и снова расстреливаю. И я, и Мишка, и Витька Панов. Поганая это штука — память! А потом была амнистия, — без всякой связи продолжал он. — Кого бы амнистировали? Вы, Советская власть! Вы нас амнистировали! Вы нам прощение придумали! Мы бы вас не амнистировали! — Его глаза горели лихорадочным огнем, в нем опять появилась злоба, которую он уже и не пытался скрывать: — Нет, не ждите от нас амнистии! Вы бы и не дождались! Ты хочешь Мишку Лапина на веревку вздернуть. Галстук ему повязать, как он вязал многим. Но тебе его не найти. Мишка зарылся, и я не знаю, где он. Знал бы, сказал. Много он мне обид нанес, рад бы его вздернуть на веревку. Свидетелем буду! Пусть потом меня пришьют, а свидетелем буду!

Он поболтал пустой бутылкой и с сожалением смахнул ее в угол. Глаза у него налились кровью, брови еще больше наползли на глаза, пряча их в глубине двух темных ям.

— А Таську почему не посадите? — вдруг совершенно трезвым голосом, будто он и не пил, спросил Катрюхов, всматриваясь в непроницаемое лицо Перминова.

— Не за что! — ответил капитан, поняв, что он имеет в виду Анастасию Гольцеву, бывшую сожительницу Лапина.

— Не за что? А свою подружку-еврейку Мишке выдала вместе с детишками. А сына в концлагерь отправила, а Дуньку,

родную сестру, в Германию на работы… Мешали они ей с Мишкой любовь крутить! — Катрюхов откинулся назад и, касаясь головой ног распятого Иисуса, зевнул, хрустнув огромной челюстью. — А сейчас? «Пирожки! Пирожки горячие! Покупайте с повидлой, ешьте с капусткой!» — видимо, передразнивая Таську Гольцеву, выкрикнул фальцетом Катрюхов.

— Где торгует? — затаив дыхание, с волнением спросил Перминов.

— Э-э! Дудки! Я ничего не говорил. Это не Мишка. Все, начальник, Катрюхов не будет сукой! Уходи, знать ничего не знаю!

Перминов вернулся в Озерск. В номере гостиницы он улегся на кровать, сбросив пиджак и туфли.

Третий человек пока ничего не давал для розыска. Перминов мог допустить, что Катрюхов действительно не знает, где Мишка, но сомнения не давали ему покоя. Мишка мог приходить к нему. Стоп! Тогда Сима должна была его видеть. Надо будет с ней поговорить очень осторожно. Конечно, о Катрюхове придется умолчать, пусть сам живет с этим грузом. А Таська пирожками где-то торгует. Вот кто наверняка знает и фамилию Мишки и многое другое. Но где пирожками торгует? Где? В Советском Союзе миллион торгуют пирожками, поди найди Таську. А что, если напомнить ему кое-что из его прошлого, не вошедшее в уголовное дело? Например, старика. Как он того в двадцатиградусный мороз заставлял раздеваться до нижнего белья, а затем убил его. А может, мать Коли Пташкина, партизанского разведчика, повешенную Катрюховым? Что, если пригрозить ему, что расскажет Симе о его прошлом? Нет, за такой приемчик полковник Федоров по головке не погладит. Никакого шантажа! Добывай факты сам и оперируй только фактами. Где же Таська? Фамилию-то, наверно, изменила лет пятнадцать назад — попробуй найди.

Перминов встал и выглянул в окно. Погода начинала портиться, и это не понравилось капитану. Ему еще предстояло побывать в трех районах, чтобы завершить проверку, а дождь мог крепко расквасить дороги.

«Таська, Таська!» — опять он вернулся к этой мысли. По крайней мере это был единственный ощутимый результат за все дни, которые Перминов провел в командировке. Таська существовала, торговала пирожками, и Катрюхов знал где. Вдруг простая и до смешного ясная мысль пришла Перминову в голову. Он вспомнил, как председатель сельсовета рассказывал ему, что каждый год Катрюхов ездит к брату в Могилев. И только в Могилев, никаких остановок до Могилева. Могилев. Вот где надо искать Таську!

— Могилев, Могилев! — запел от радости Перминов. Он прошел к столику, на котором стоял телефон. — Пришлите, пожалуйста, мне машину, хочу еще раз повидаться с Катрюховым.

Бывший полицай лежал на кровати, уткнувшись носом в стену, и нещадно храпел, приводя в смущение Симу. Она толкнула Катрюхова в бок, и тот сразу же перестал храпеть и затих, словно бы прислушиваясь к тому, что будет дальше.

— Паша! Проснись. К тебе пришли.

Катрюхов перевернулся на спину и открыл глаза.

— А, это опять вы, начальник, — разочарованно протянул он и перевел глаза на Симу. — Ты выдь на секунду.

— Почему вы не сказали, что видели Таську в Могилеве? — ошарашил Катрюхова Перминов.

— А как вы узнали? — удивленно и испуганно вскинулся Катрюхов.

— С ваших слов. Таську-то вы видели. Есть только два места, где вы могли ее видеть: в Озерске и Могилеве — там у вас брат. Больше вам нигде бывать не приходилось.

— Верно! Прости меня, господи, грешного! — встал Катрюхов лицом к иконам и размашисто осенил себя крестом. — Ты видишь, боже, что я не хотел.