Делу конец – сроку начало
Шрифт:
Пнув дверь, Куликов выскочил на крышу.
Не разбирая дороги, Шевцов устремился следом. Теперь на Куликове не было плаща — вздутым комом он валялся в нескольких шагах. Кулик обернулся в тот самый момент, когда Шевцов ступил на крышу. На лице вора промелькнула недобрая улыбка, какую встретишь разве что у чертей, перед тем как они опустят грешника головой в кипящую смолу. Роль дьявола Кулику удалась вполне. Вадим увидел, как ствол пистолета ужасным неподвижным зрачком смотрел прямо ему в переносицу. До забвения оставались какие-то мгновения — вспышка, полет пули, и все! И бездыханное распластанное тело с огромной дырой в башке застынет на старой проржавленной крыше. Майор Шевцов осознавал, что у него нет
— Стоять! — кричал Шевцов. — Стоять, буду стрелять! — Он чувствовал, что еще секунда, и, пуля за пулей, он расстреляет патроны в расслабленную спину преступника.
Похоже, Куликов его не боялся и даже не считал серьезным соперником. Вот здесь он здорово ошибается.
— Не ори, голубей распугаешь, — строго предупредил Куликов.
То, что произошло дальше, не поддавалось анализу: он вдруг подошел к самому краю крыши, сел, свесив ноги вниз, и, достав пачку «Кента», с удовольствием задымил. Куликов проделал это с такой небрежностью, будто специально забрался на двадцатиметровую высоту, чтобы поплевать на далекий асфальт и, подняв лицо к небу, пустить струйку дыма под одеяние пролетающих мимо ангелов.
Шевцовым овладела легкая дрожь. Прежде подобной слабости он за собой не замечал. Майор едва удерживался от желания пнуть нахала концом ботинка в шею и отправить его в свободный полет, чтобы он составил компанию вспугнутым голубям.
— Встать! — закричал Шевцов, приближаясь к опасному краю.
Внизу на карету «Скорой помощи» загружали капитана Васильчикова. Простыня наполовину закрывала тело Олега — значит, живой.
— Ну чего ты разоряешься, майор? — дружелюбно поинтересовался Куликов, сцеживая накопившуюся слюну вниз. — Дай сигарету докурить. А то, если хочешь, рядом присаживайся. — Он вытащил из кармана пачку и, протянув ее Шевцову, проговорил: — Угощаю, майор, не стесняйся! Халява!
— Встать! — вновь настойчиво повторил Шевцов, видя, как два дюжих санитара уже уложили капитана, а врач что-то крикнул стоящим рядом милиционерам и юркнул в чрево машины. Вспыхнул маячок, и «Скорая помощь» тревожно завыла, заставив сжаться его душу.
Остальные оперативники громко топали на чердаке.
Шевцов вдруг осознал, что у него нет власти над этим человеком. И никакая сила не способна согнать его с этого края.
— А ты ведь боишься меня, майор, — удовлетворенно протянул Куликов, с тоской осматривая бездну.
Неожиданно Вадиму пришла мысль, что Куликов — это не что иное, как его собственное искривленное отображение.
— Если этот человек умрет… Я убью тебя, — процедил сквозь зубы Шевцов, чувствуя, что
— Не надо так волноваться, майор, посмотри на руки, тебя же трясунчик замучил, — мягко укорил Стась. — А тебе ведь еще жить да жить.
За спиной, держа пистолеты наготове, стояли четверо «бомжей». Лица молодые, азартные. В спор не встревали и с любопытством смотрели на человека, бесстрашно сидящего на краю крыши и довольно вежливо разговаривающего с майором.
— Ладно, пойдем, — великодушно согласился Куликов и щелчком отбросил недокуренную сигарету далеко вперед.
Окурок, совершив несложный кульбит, провалился в пропасть и недолго парил в воздушном потоке, пока не приземлился где-то.
Глава 21
Создавалось впечатление, что Куликов лезет из кожи вон, чтобы угодить следствию. О таком красноречии подследственных мечтает каждый оперативник. Например, он без всяких затей рассказал обо всем произошедшем в спортзале, настолько обелив при этом Корикова, что тот представлялся безвинным агнцем, годным разве что для святого жертвоприношения. При этом он упомянул о нескольких собственных подвигах, которые не проходили даже в криминальной хронике, а потому нетрудно было понять, что о состоявшихся налетах Куликов знает не понаслышке.
Отношения завязались почти приятельские. Они лихо выкуривали пачку «Кента». Созерцая подобную картину, трудно было поверить, что каких-то пару дней назад один другого готов был спихнуть с крыши шестого этажа.
Смолили, смеялись, нечасто такое встретишь. И только присмотревшись, можно было понять, что за столом восседают два зверя, прекрасно знающие о собственных возможностях. Нередко такое случается и в природе: сойдутся два одиноких волка, обнюхают задранные хвосты и, пометив свою территорию, разойдутся в стороны, пообещав не тревожить соседа.
— Значит, то, что произошло в спортзале, целиком на твоей совести? — спросил Шевцов.
— Мне не хочется оговаривать мертвых, решение принимал я, — спокойно заявил Куликов.
— Ответь мне тогда на один маленький вопрос. В «Мостранспорте» было убито восемь человек, но нами было обнаружено десять трупов. Кто двое остальных?
— Не спрашивай, майор, не отвечу.
Он умел смотреть прямо и делал это столь выразительно, будто во лбу собеседника хотел просверлить дыру.
— Хорошо, поговорим об этом позже. У тебя есть враги: едва Кориков попал в тюрьму, его сразу убрали. Может, таким образом хотели пригрозить тебе? А если так, то кто эти люди?
Взгляд Куликова был по-прежнему прям и до неприличия откровенен, вот только откуда-то из глубины зрачка появился блик, который мог запросто засветить благоприятную картину.
— Всех своих врагов я знаю наперечет, а что касается Корикова… он может спать спокойно.
— Уж не о Назаре ли Колотом ты говоришь?
— Хм… Я вижу, в милиции не едят хлеб просто так. О нем.
— Ладно, у тебя с Назаром свои счеты. Допускаю. Но ответь мне откровенно, зачем ты убрал Ивашова? Обыкновенный стриптизер. Нравился девочкам, разъезжал из бара в бар, стриг «капусту» и никого не трогал.
— Ты и про это знаешь? — усмехнулся Куликов.
— Как же не знать, когда ты заявляешься туда со всей своей свитой, а через некоторое время находят его остывающее тело.
— Для меня теперь что восемь трупов, что пятнадцать, роли особой не играет. Да, это я его замочил. Разумеется, не своими руками, но приказ исходил от меня. Ты говоришь, никого не трогал? — Глаза у Стася были светло-голубые, словно осколки льда, а тут потемнели, будто отразились в морской бездне. — А если все-таки затронул? Обид я не прощаю. Я и так с тобой, как на исповеди, майор, не пытай ты меня про это, была причина!