Деляга

Полищук Вадим Васильевич

— Километров пятьдесят. Идите по этой дороге, там спросите.

Всего таких легкораненых набралось человек двадцать, старшим назначили каког-то лейтенанта. Двинулись. Рассвет осенью поздний. Когда на востоке обозначилась светлая полоса, пройти успели километров десять. Шли по обочине, растянувшись на полсотни метров, дорога была занята войсками, идущими навстречу.

Вова ковылял одним из последних. Рана воспалилась, выматывала постоянная дергающая боль в руке. К рассвету он уже находился в полуобморочном состоянии, механически передвигая ноги, удерживал тускнеющим

взглядом спину идущего впереди. По этой причине он и не обратил внимания на то, что дорога очистилась. Идти по натоптанной и накатанной дороге было, не в пример, удобнее, скорость основной группы увеличилась, а Лопухов и еще пара доходяг, отставали все больше.

Грохот взрыва ударил по ушам. Вова чисто механически упал, зашипев от боли. Никто не орал "Воздух! Ложись!", пара "мессеров" незамеченной зашла на дорогу, сыпанула несколько мелких бомб на группу раненых, потом прошлась по ней из пушек и пулеметов, сделала еще один заход и ушла. Решение идти днем было большой ошибкой. Днем дорога постоянно подвергалась ударам немецкой авиации. Фрицы творили, что хотели, гонялись даже за отдельными пешеходами. Наши истребители появлялись редко и, как правило, были в меньшинстве.

Три Процента поднял голову, огляделся, прислушался. Кажется, ушли окончательно. Перед ним кто-то зашевелился, потом еще один. Из двух десятков, остались только трое, те, кто шел в хвосте. С трудом поднявшись, Вова закинул на правое плечо свой сидор.

— Пошли.

Один из еще двух выживших не согласился.

— Надо посмотреть, может, еще кто жив.

Остальные лежали неподвижно, никто даже не стонал, но наверняка среди них были еще живые.

— И чем ты им поможешь? Пошли, лучше не знать.

Пройдя полсотни метров, Вова оглянулся, остальные ковыляли за ним. Дорога по-прежнему была пустынной, а у них, кроме пары индивидуальных пакетов, ничего не было. Отошли еще на километр и свернули в неглубокий овраг. Идти дальше не было сил.

— Давай перевяжу.

У одного из попутчиков сбилась повязка на руке и Вова решил ему помочь, благо пакет был.

— Тебя как зовут?

— Смотря, кто зовет. А по паспорту Владимир.

— Николай, — представился перевязываемый.

Третий не представился, он заснул, едва опустившись на снег.

— Дергать?

Бинт намертво присох к ране.

— Дергай. А-а-а!!! М-мать…!

— Терпи.

— Твою же…!

Не обращая внимания на вопли, Вова закрепил повязку.

— Спасибо.

— Всегда, пожалуйста.

— Что дальше делать будем?

— Спать. Как стемнеет, пойдем дальше.

Разбудила Вову все та же дергающая боль. Было еще светло и, сколько осталось до темноты, было неизвестно. Приподнявшись, он невольно застонал, разминая затекшие конечности.

— Доброе утро, — приветствовал его новый знакомый.

Вова не ответил, ему было совсем хреново.

— Пожевать чего есть?

Вова отрицательно покачал головой.

— Вот и у нас нет.

Николай оказался разговорчивым. Лопухов слушал его болтовню временами впадая в забытье.

— Я везучий, в Сталинграде больше месяца продержался и ни одной царапины. А ведь

в самом пекле были, с одной стороны тракторный, с другой "Баррикады". Каждый день по нескольку раз бомбили, как в семь утра начнут и до темноты. Полутонка как даст! Меня со дна окопа на бруствер выкинуло, жив остался. Еще двоих из отделения живыми откопали, остальные там и остались. И ранили меня удачно, навылет, и через Волгу благополучно переправился, и здесь меня ни бомбы, ни пули не взяли.

— Все мы тут везучие, — с трудом разлепил пересохшие губы Вова, — особенно я, по полной программе попал.

— Э-э, да ты совсем плох. Вот, водички попей.

В губы ткнулось холодное горло фляжки, ледяная вода проникла в рот, скатилась дальше по пищеводу.

— А я и повоевать-то толком не успел. Только высадились, ба-бах и все.

Третий выглядел получше Вовы с Николаем, почище. Дальнейшую нить разговора Лопухов потерял, лежал, находясь на грани потери сознания до самой темноты. Он не чувствовал, как его вытащили к дороге, Николай остановил одну из идущих в тыл машин буквально бросившись под колеса, водитель успел нажать на тормоз буквально в последнюю секунду.

— Куда я его возьму? У меня и так полный кузов тяжелых!

Сопровождавшая раненых санинструктор пощупала Вовин пульс, положила ладонь на раскаленный лоб.

— Грузите!

Вову впихнули буквально поверх других раненых. Четыре часа спустя, его стянули с трупа, несколько раненых умерли по дороге, не доехав до госпиталя.

Вову положили на лавку в каком-то коридоре, все происходящее он воспринимал с трудом. Сквозь туман и вату в ушах в его сознание с трудом проникали слова: осколок, воспаление, гангрена и самое страшное – ампутация. Нет, нет, только не ампутация! Лучше сдохнуть! Но даже губ не разлепить, слова не сказать. Опять куда-то несут, раздевают.

— Пей, пей, вот так.

Вода не принесла облегчения, наоборот, опалила рот, огнем прокатилась по организму и пожаром разлилась в животе. Да это же спирт! Снова чьи-то руки подхватывают и несут, кладут на что-то твердое. А это что за ночной кошмар? Здоровенный мужик в окровавленной одежде.

— Держите его.

Навалились, вцепились в руки, в ноги. Резкая вспышка боли.

— А-а-а-а-а! Пустите, сволочи!

Не отпускают, держат, а пытка продолжается, и разум пытается ускользнуть в спасительную черноту потери сознания, но не может, не может, не может… Мама, мамочка… Звяканье металла о металл он услышал неожиданно четко. Вроде, стало немного полегче. Ну когда, когда же все это закончится?

— Этого уносите, готовьте следующего.

Сознание, наконец, померкло, а может просто спирт подействовал.

— Марь Иванна, тут новенький проснулся.

Проснулся – это громко сказано, скорее, вернулся в реальность, но еще не до конца. Попробовал пошевелить левой рукой, та отозвалась сильной болью. Хорошо, значит, на месте, не оттяпали. Марией Ивановной оказалась сильно уставшая низенькая женщина, лет сорока, в некогда белом халате.

— Есть хочешь?

— Хочу.

Вовину радость немедленно обломала жестокая реальность.