Демид. Пенталогия
Шрифт:
– Нет! – Демид отвел руку Степана. – Нельзя мне сейчас крест. Обидеться они могут. И это возьми. – Он аккуратно стащил с шеи Леки серебряный крестик на цепочке. – Сохрани. Кончится все, может быть, и доведется кресты свои снова на шеи надеть. Грехи замолить...
Степан стоял оторопело, сжимал крестики в руке, шептал что-то беззвучно. Демид наклонился, обхватил Леку и закинул себе на плечи, как мешок с картошкой. Молча зашагал в утреннем тумане. И обернулся через несколько шагов. Улыбнулся.
– Иди домой, Степа, – сказал он неожиданно теплым голосом. – Жди нас. Я думаю, мы еще объявимся. Я так думаю. Потому что теперь ты – наш человек.
И скрылся в утренней сизой дымке.
Глава 22
Демид брел по лесу и думал. Что ему еще оставалось делать? Только думать – бесконечно
Демид тащил на своем горбу Леку – как Робин Гуд некогда таскал на плечах убитую косулю. Лека, конечно, не была убитой. Только и живой ее можно было назвать с натяжкой. Жизнь еще каким-то непостижимым образом держалась в этом исхудавшем, прозрачном, едва дышащем теле. Но признаков души не обнаруживалось. Может быть, душа Леки и вправду покинула это человеческое тело и вернулась домой – туда, в березовую рощу? И то, что Демид третий день тащил, уже валясь с ног от усталости, на своих плечах, было отработанным продуктом? Коматозным дистрофичным туловищем девушки (бывшей девушки, бывшей Леки, бывшей сумасшедшей кошки, которую он так любил и не мог перестать любить и сейчас), и не было смысла тащить это тело на себе и рисковать своей жизнью, оказывается, чрезвычайно важной для всего человечества (тьфу ты черт, ненавижу дешевую патетику!), и стоило поставить точку и перекрыть краники, пережать трубки, все еще заставляющие покинутое душой тело вдыхать кислород, и биться сердцем, и, пускай слабо, шевелить веками. Положить ее здесь, в лесу, на пригорке, скрестить ее руки на груди, поцеловать в последний раз в мертвенно-холодные губы, поплакать (а Демид, конечно, заплакал бы, хотя не помнил, когда плакал в последний раз. Может быть, никогда? Вот Лека – это верно, любила пожурчать слезками) и похоронить ее здесь, в лесу, в который она так мечтала вернуться. (и превратить в русалку, в живого покойника?) – Нет! – Демид сам удивился, услышав свой хриплый голос. – Нет.
Он шел к Знающему, а значит, надежда у него еще была. Проблема была лишь в одном. Демид не знал, где искать этого Знающего. Понятия не имел. Он просто брел третий день подряд по глухомани неизвестно куда. Он уже полностью вымотался. Каждый шаг отдавался стреляющей болью во всем теле, по растрескавшимся губам текла кровь, стоило только пошевелить ими, в крови были и стертые ноги. Еды было более чем достаточно, но Демид не хотел есть. Когда он ел в последний раз? Вчера, наверное. Единственное, что он сейчас ощущал, – это тяжесть. Тысячепудовую тяжесть чертова мертвого тела, навалившуюся на его плечи и шею. Дема отдал бы сейчас все на свете, только бы не тащить Это неизвестно куда.
И все равно он шел, окровавленный шаг за окровавленным шагом, и не мог ни остановиться, ни скинуть Леку с плеч. Странно это было, правда? Странно не то, что он не мог остановиться. Странно то, что он так плохо себя чувствовал. Он ведь был невероятно выносливым, человек Демид. Он сам не знал пределов терпеливости своего тела. Только удивлялся порой: Господи, неужели я еще жив? Что для него было прогуляться три денечка по лесу, с девчонкой за спиной, которая и весила-то теперь, наверное, всего килограммов сорок? Пикник на свежем воздухе. С остановочками, со скатерочкой на травке, бутербродики с ветчиной, шашлычок, пятьдесят грамм для поднятия духа, чириканье пташек, журчание ручейков, здоровый сон на свежем воздухе... Пустяк...
Он шел не останавливаясь уже целые сутки и чувствовал, что разваливается на куски. Что-то гнало его вперед, не давая передышки. Что-то заставляло его спешить. Кто-то пас его, подстегивал его хлыстом, не давая свернуть с дороги. Это было неприятно. Но это давало ему надежду. Надежду на то, что тот, кто пасет его, знает, что делает.
Последние четыре часа лес из смешанного превратился в чисто еловый. Хуже и придумать было нельзя. Тот, кто продирался хоть раз через густой ельник, которого никогда не касался человеческий топор, знает, что это такое. Здесь нет свободного, проходимого места, пусть
Демид усмехнулся, может быть, в первый раз за последние дни. Демид не мог быть игрушкой. Просто не мог. Он мог быть только игроком. Самостоятельным игроком, иногда сильным, иногда пугающе слабым, иногда играющим против правил. Правда, у него не было никакой тактики. Он даже не понимал иногда толком, что творит, и полагался больше на интуицию, чем на разум. Но может быть, в том и состояла его тактика – единственная и неповторимая хитрая и непредсказуемая? В том, чтобы не иметь никакой тактики.
Единственное существо (если Его можно было назвать существом), право которого на контроль над собой Демид мог бы признать, – это Бог. Бог был абстракцией для Демида. Он не хотел молиться никому, да и не умел этого. Тем не менее Бог (или Создатель, Демид называл его так, для него это слово было более осязаемым, чем просто «Бог»), наверное, существовал. Демид уже не раз был свидетелем случаев, которые ничем, кроме как божественным вмешательством, объяснить было нельзя. Бог... Что-то более высокое, более всеобъемлющее, чем просто Дух, каким бы великим Дух ни был. Бог – не всеобщий командир, контролирующий каждый шаг своих любимых и нелюбимых созданий. Скорее наблюдатель. Первотолчок, запустивший в действие все, что существует в этой и других Вселенных. Может быть, сам до конца не знающий, что из всего этого получится. И порою вмешивающийся в ход событий, если события слишком уж выбиваются из генерального плана и грозят взорвать установившийся порядок к чертовой матери. Демид шел и думал. Вспоминал. Кстати, что там говорила Лека, когда явилась к нему в последнем видении? «Найди Знающего. Он живет там, где ели думают, как люди...» Вот они, ели-то. Сплошные елки, черт их дери, не продраться!
Дема готов был поклясться, что они действительно думают. Только мысли, наверное, у них были исключительно злобные. Не нравился им чужак, не хотели они пускать его в свой дом, не испоганенный еще присутствием человека. Может быть, это тоже был древний магический лес, как и березовая Священная Роща? А значит, был здесь и свой Хозяин. Кто он? Тот самый таинственный Знающий?
Демид споткнулся-таки о корень, невидимый под листьями, не удержался-таки, полетел кубарем вниз. Не держали его больше ноги. Лека свалилась на землю, распласталась безвольно. Так и лежали они рядом – два человека – полуживой и полумертвый. Демид перебирал ногами, разгребал ногами бурую опавшую хвою, пытался встать. Но не мог. Не было у него больше сил.
Он дотянулся до рюкзака, вытащил фляжку с водой. Сделал глоток, и жидкость ободрала болью его пересохшее горло. А потом положил рюкзак под голову и заснул.
Ты пришел, – сказал голос в его голове. Но Демид уже не слышал его.
* * *
Демид открыл глаза и обнаружил, что находится не в лесу. Место, где лежал он сейчас на глиняном полу, можно было назвать землянкой. Ниша в земле, потолок из грубо отесанных бревен, между которыми свешивались пучки старого мха. Никакой мебели. Убогое сие помещение освещал фитилек, плавающий в чашке с жиром, стоявшей просто на полу. А в углу лежала циновка, и на ней, скрестив ноги по-китайски и положив руки на колени, неподвижно сидел человек.