Демид. Пенталогия
Шрифт:
– Верю, – сказал Демид. – А кто ж в него нынче не верит?
– То есть, что? Христианин ты, или любитель какой-нибудь новоявленной буддистской белиберды?
"Так, значит? В душу лезешь?.."
– Вопрос непростой, Николай Игнатьевич... Что такое Бог? Старичок такой конкретный бородатый, который сидит на небе и присматривает за своей паствой? Для меня Бог – это нечто внечеловеческое. Дух и разум вселенной, нематериальная среда, окружающая всех нас – всегда и везде. Эта среда разумна и представляет доброе начало. Она универсальна – она существует и для человека, и для любого другого живого существа. И на земле, и в других мирах, если они, конечно, есть. В неканоническом Евангелии от Фомы Иисус говорит: "В доме Отца моего небесного обителей много". Понимаете: "много обителей"! Наверно, и у медведя есть свое
Не очень-то Демид любил разговаривать на эту тему. Как Бог некогда вылепил человека, так и Демид вылепил, придумал себе Бога, наиболее подходящего к его представлениям о морали и религии. Никто не считал Демида своим. Знакомые православные священники хмурились и называли его безбожником, буддисты заявляли, что он дилетант и зазывали в свою общину, чтобы лучше познать учение Прозревшего, любители порассуждать о вселенском начале перебивали его и начинали развивать свои собственные идеи о потусторонних мирах и "Пси-поле".
К удивлению Демида, Николай слушал его задумчиво и внимательно.
– Ну что же, идея интересная, хоть и не новая, – медленно изрек Николай. – Космический разум... Я не буду бить горшки, доказывая, что ты не прав. И что если ты русский, то должен придерживаться традиционного православия. Я сам не настолько религиозный человек, каким, к примеру, был мой отец. Он после твоих рассуждений точно бы в драку полез (а мужик был здоровый!) Только я тебе честно скажу – мне жалко, что умирают древние обряды и сам великорусский образ жизни. Это было хорошее средство держать людей в узде, в добром смысле этого слова. Может, русский мужик был и не особенно грамотен, но он с детства знал, что надо быть почтительным к старшим, хлебосольным к гостям, умеренным в питии. Садился ли кто за стол, или вставал из-за стола, непременно осенял себя крестным знамением. Попробуй я сейчас перекреститься, или хуже того, помолиться за столом – ведь посмотрят как на сумасшедшего! Русский знал все – с какой ноги первее сапог снимать, как новорожденному имя дать, как по воде на Лаврентия погоду на осень угадать. Жизнь его была определена со всех сторон, так ведь и баловства было меньше! А сейчас? Я по своей работе много езжу по деревням – даже бабы матерятся, так что дым стоит. Куда это годится?
Ты только не подумай, что я ретроград, монархист и прочая. В стране, где я живу, тоже много всякого отребья, как бы у вас ни расхваливали Запад. Но когда я вижу, что творится в России, мне приходит в голову, что здесь не обошлось без дьявольского вмешательства. В сатану-то веришь?
– Да нет, не верю. По моему, все дьявольское – от людей. Бесовское начало сидит в каждом из нас, хотя и не в каждом проявляется. Таких мерзостей, какие может изобрести человек, ни один Люцифер не придумает. Я думаю, тут вы правы – человеку нужна узда, может быть, и не тугая, но не позволяющая ему совершать насилие, убивать, воровать.
– Философ ты, Дема, однако... На всяк вопрос у тебя целая речь заготовлена. А вот скажи-ка мне – про "русских сатанистов" никогда не слыхал?
– Нет. Это что-то новенькое.
– Это действительно новенькое. Чисто американское явление, скажу я тебе. В Америке ведь модно быть сатанистом, геем или страдать аутизмом. Ах, это ведь так загадочно! Это так возвышает, это выделяет из толпы. Это говорит о принадлежности к избранным. В конце концов, это дает возможность за что-то побороться. Действительно, за что еще бороться в стране, в которой все зажрались, если не за права несчастного Сатаны! Люди не понимают, с чем они играют! А в Канаде появились еще и "русские сатанисты".
– А у нас все только говорят и пишут, что колдуны – хорошие, славные такие ребята, порчу снимают, домовых выгоняют, любовь привораживают, в Бога верят. Без колдунов сейчас – ни ногой.
– Знаю, читал. Это не колдуны. Шваль болотная.
Демид вспомнил историю, которая произошла с ним однажды. На кафедру, на которой Дема работал ассистентом, повадился ходить мужичок. Он был неопрятен, бородат, лысоват, в мутно-зеленых глазах его временами вспыхивал ненормальный огонек. Не любил Дема таких людей. Этот называл себя колдуном, шлялся по комнатам, всюду совал свой острый нос и нудно выклянчивал всякие фетиши – крокодильи зубы, шакальи глаза, сушеные цветки аконита и прочую подобную дрянь. Его где-то шугали, а где-то и вежливо объясняли, что таковых предметов на кафедре не водится. Однажды поганец, обозленный отказами, пристал к девчонкам-лаборанткам, обещая им всяческие несчастья, размахивая руками и бормоча ужасные непристойности. Девчонки подняли визг и Демид, пересилив брезгливость, пошел разбираться с обнаглевшим кудесником. Он открыл дверь лаборантской и вежливо предложил:
– Слушай, мужик, ты мне надоел. Мотай отсюда. Чтобы я тебя тут больше не видел.
Но "чародей" решил наглеть дальше, выкатил глаза на Дему, и обдавая его запахом лука и гнилых зубов, заскрипел:
– А на тебе, жеребец окаянный, порчу нашлю лихую. Будет черный сглаз твое кости знобить, тело мучить!
Дема сгреб поганца за лацканы засаленного пиджака, приподнял так, что обшарпанные штиблеты колдуна оторвались от пола, и негромко, но внятно сказал:
– А вот за это – в лоб получишь.
Мужичок хотел крикнуть еще что-то страшное, но взглянул в глаза Демида и осекся. Взор его потух. Бормоча под нос, он выкатился за дверь и больше не появлялся.
Эту историю Дема любил рассказывать в компании и каждый раз она вызывала взрыв смеха. Все начинали рассказывать хохмы о своих встречах с "экстрасексами", энергоцелителями и колдунами. В Демином кругу этих людей всерьез не воспринимали.
Именно поэтому Демид и не решился рассказать эту историю сейчас – слишком уж серьезно относился к подобным вещам Николай. Непонятно было только, к чему вообще весь этот разговор о колдунах, сатанизме и прочем.
Демид огляделся. Они просидели целый вечер за неотрывным разговором, и было уже довольно поздно. Меж тем народ в ресторане вовсю гулял. Оркестрик на сцене играл танго, несколько пар исполняли какое-то подобие этого танца, большинство же, обнявшись, медленно передвигались на месте, соблюдая направление по часовой стрелке. У стены столы были сдвинуты – там, очевидно, происходил банкет. Красномордый толстяк в розовой рубашке и сдвинутым набекрень галстуком исполнял роль тамады и безуспешно пытался придать видимость единства застольному коллективу. Атмосфера в зале была пьяно-радушная, в такие моменты можно подойти к любому в зале, завязать беседу и через пять минут уже сидеть с ним в обнимку и вспоминать общих, в неизъяснимой закономерности выявившихся знакомых. Еще не наступило время хмельных разборок и мордобития в туалете, хотя, навострив слух, можно было услышать доносящееся с отдельных столиков извечное российское: "Серега, ты не прав!" как предвестник грядущих катаклизмов. Демид почувствовал явное перенасыщение – и едой, и питьем, и ресторанным шумом, и разговором.
– Николай Игнатьевич, спасибо за интересную беседу. Приятно было с вами познакомиться. Но, честно говоря, мне пора идти. Поэтому мне хотелось бы кратко поговорить о деле. – Хорошо было в ресторане, но Демид не был настроен на всенощное бдение с непременной утренней головной болью. – Итак, вы предлагаете мне работу телохранителя для вашей дочери. Вы считаете, что я вам подхожу. Обо мне, насколько я понимаю, вы достаточно информированы. Наверное, вы знаете, что последние полгода я отказывался от всех подобных предложений, но для вас я сделаю исключение. Я буду с вами работать и со своей стороны могу гарантировать, что с Джейн ничего плохого не случится. Только ради вас.