Демидовы

Фёдоров Евгений

Дед замолчал; сердце Демидова тревожно билось. Над уметом гремела гроза, шумел ливень…

Никита уткнулся носом в армяк, сделал вид, что уснул. А мысли тревожили.

«Сказку дед баил, сказку, — утешал он себя. — Тому не сбыться, чтобы человек из каменного мешка сбежал…»

Но тут же из глубины души поднялось сомнение. Разве не он, Демидов, кинул Сеньку в потайной подвал? Разве не он приковал Сеньку к чугунному столбу, а что было?

Лукавый голос нашептывал Никите:

«А ежели и не сбег Сенька, то

не все ли равно? Вон сколька Сенек! Может, сейчас на умете среди этого беглого народа не один Сенька Сокол укрывается».

— Ох, горе! — тихо вздохнул Никита.

Всю ночь гремела гроза. Демидов не спал: досаждали тревожные думы.

Еще затемно он тихо слез с полатей и уехал с умета.

В июне на знакомой дороге Демидов издали заметил дымки завода и облегченно вздохнул. Навстречу хозяину в гору поднимался обоз: везли невьянское литье к Чусовой. Впереди обоза ехал сам Акинфий. Завидев батю, сынок соскочил с коня и подошел к возку:

— Батюшка…

Демидов сидел, как коршун. Блеснув глазами, батька вместо приветствия крикнул:

— Ну, как завод? Идет?

— Идет! — Акинфий поклонился отцу.

Никита поторопил сына:

— Езжай, езжай, чего стал? Царь-то пушки давненько поджидает.

Скрипя под тяжелой кладью, мимо проплыл бесконечный обоз. Подводчики, завидев хозяина, издали снимали шапки, угрюмо кланялись в пояс.

— То-то, — удовлетворенно вздыхал Никита, — победокурили, пора и честь знать. Эй, гони коней к заводу! — крикнул он ямщику.

Кони побежали резво; под дугой распевали веселые погремки-бубенцы.

Однако на душе Демидова было неспокойно.

«Побили, разогнали смутьянов, — горько думал он. — А на сердце отчего тревога?»

Из-за шихана вырастали заплоты и башни Невьянска…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Утихло башкирское волнение; на демидовских заводах снова закипела работа: дымили домны, стучали молоты. Демидов выплавлял сотни тысяч пудов знатного железа; поставлял в казну боевые припасы: пушки, ружья, ядра. Несказанно богатели Демидовы, входили в большую силу.

Настроил Демидов на волжских и камских берегах пристани и амбары для склада железа да на Москве завел торговые дворы.

Старел Никита Демидов, но ум и жадность крепли. Хитрил старик: никто толком не знал, сколько работного люда обретается на его заводах и откуда взялся этот народ. Ходили темные слухи, что среди него немало беглых и клейменых каторжников. Но кто это узнает: не так ли? Никто еще не подсчитал, сколько металла выплавлено Демидовым, сколько продано.

Жили Демидовы далеко, скупо и замкнуто. Вот и узнай тут!

Однако и до них дотянулись цепкие руки прибыльщиков. Постучалась к Демидовым беда.

Война со шведами продолжалась и требовала

больших средств, а казна опустела. С недавней поры царь Петр Алексеевич учредил по всем краям и уездам «око государево» — прибыльщиков. Должны были они радеть о приумножении государственного достояния, тайно и явно разузнавать о кражах казны, утайках и злодеяниях казенных и вольных лиц, а равно не упускать прибыли от торговых и промышленных людей. Не было заводчикам печали, так прибавилось!

Демидов думал сердито: «У семи нянек дите без глазу».

И без прибыльщиков туго приходилось Демидову от крапивного семени да поборов. Горными делами ведал Рудный приказ, но на месте во все вмешивались воеводы. Каждый борзописец да приказный лез в глаза Демидову, докучал волокитством, ждал кормежки.

— Осподи, — сокрушался Никита. — Чистый разор! Как комарье и гнида, к телу льнут. Ох, ты!

Заводчики платили в казну немалые сборы и пошлины. По сговору с царем при отдаче Невьянского завода взялся Демидов сдавать в доход казны десятую часть чугуна и железа. Кроме этого, платили Демидовы таможенные пошлины, перекупные, весовые, мостовщину, причальные и отчальные, а ныне еще прибыльщики завелись, вынюхивают, чем оплошал заводчик, да норовят в денежную кису залезть.

— Ох, беда! — вздыхал с сокрушением Никита.

В злую осеннюю непогодь добирался он до Москвы. От студеных надоедливых ветров и беспрестанной мокроты ныли натруженные кости. Сидел Никита в телеге на ворохе соломы, укрыв ноги полстью. Крепко сжав челюсти, он утомленно глядел на проселок. Дорога шла ухабистая, заплыла грязью, колеса по ступицу уходили в топь; кони с трудом вытаскивали копыта из вязкой глины. Часто лопались постромки; ямщик нехотя слезал в грязь и, чертыхаясь, ладил ремни; от потных, усталых коней валил пар.

Не доезжая полсотни верст до Москвы, на околице одного сельца старое колесо застряло в колдобине, не выдержало и обломилось. Демидова легонько знобило, посинели губы; он, проклиная злую непогодь, слез с телеги.

Держась за изгородь, Никита старался обойти стороной непролазную грязь. Сельские избенки низко сгорбились; серыми и бесприютными казались они под осенними тучами. У кузницы лежала перевернутая и заляпанная грязью двуколка; кузнец и ямщик топтались по грязи, разглядывая сломанную ось.

Демидов вошел в ямскую избу. Направо, в огромной черной пасти печи, пылало яркое пламя; костлявая стряпуха с испитым лицом гремела ухватами. Прямо за широким столом сидели бородатые широкоплечие мужики, ели кашу. Над мисками дымился пар; в горнице пахло дегтем, капустой и острым потом. Мордастый меднобородый ямской староста, облапив жбан, пил из него кислый квас.

— Хлеб да соль! — поклонился Никита, огладил мокрую бороду и скинул шапку.

Черномазый румяный ямщик приветливо кивнул Демидову: