Демографическая история Европы
Шрифт:
Итак, сложный комплекс отношений, биологических и поведенческих, между миром микробов, миром животных, которые служат накопителями и переносчиками микроорганизмов, и людьми не является раз и навсегда заданным. Не только потому, что человеческое сообщество развивается в материальном и социальном плане, но и потому, что силы эволюции модифицируют природу и состав болезнетворных микробов, а взаимоотношения человеческого сообщества и животного мира постоянно изменяются. Сложившееся в 1950–1960-е гг. убеждение в том, что инфекционные заболевания окончательно находятся под контролем, ослабило бдительность исследовательских институтов и организаций здравоохранения. Но появление ВИЧ и СПИДа придало особую остроту проблеме возникновения новых или возвращения старых, считавшихся побежденными заболеваний, в свете чего с невиданной актуальностью зазвучали мудрые слова Цинсера и Макфарлейна Бернета. В конце XX в. появляются новые, неизвестные (это не означает, что их не существовало) ранее инфекции: туляремия, болезнь Лайма, лихорадки Денге, Ласса и Эбола, а болезни, считавшиеся укрощенными, — туберкулез, малярия, холера — вновь поднимают голову. В прошлом происходило то же самое, и история предоставляет нам множество примеров изменения патологий и их губительной силы. Естественно, сразу же вспоминается чума, болезнь, появившаяся только в 1347 г., но о ней мы поговорим отдельно. Для Европы Нового и Новейшего
Происхождение сифилиса до сих пор является предметом широкого обсуждения: не ясно, происходит ли он из Нового Света и был завезен в Европу после 1492 г. или существовал и прежде, но в форме не эпидемической и менее тяжелой. Ясно одно: современники считают новой эту болезнь, возникшую у солдат Карла VIII, занявших Неаполь, и далее распространившуюся в миланских и венецианских войсках, а также в немецких, которыми командовал Максимилиан I. В 1494–1496 гг. начинается эпидемическое распространение сифилиса по всей Европе, связанное с возвращением солдат в родные места, хотя по поводу происхождения этой болезни современники судят так же разноречиво, как и историки, о чем свидетельствуют ее названия (французская болезнь, sickness of Naples, Spanish pox[14]). Но больше, чем ее происхождение, нас интересует интенсивность протекания болезни. Военный хирург Марчелло Кумано приводит одно из первых точных описаний сифилиса у венецианских солдат при осаде Новары в 1495 г.: лицо и все тело, а не только половые органы, быстро покрываются пустулами и язвами; появляются ужасные боли в суставах; пустулы, как при проказе, держатся год и более. Разрушение тканей носа, рта и горла придавало больным устрашающий вид. Фракасторо отмечал, что язвы разъедали тело до костей, и при этом возникали упругие образования величиной с яйцо. Многие умирали, а выжившие годами не вставали с постели. Тот же Фракасторо, сочинивший в 1530 г. поэму «Syphilis sive de morbo gallico»[15], по которой болезнь и получила свое название, в работе «De contagione»[16] утверждает, что сила болезни уменьшилась с момента ее появления, о чем свидетельствует постепенное изменение симптомов (например, меньшая степень распространения пустул по телу).
Пример сифилиса важен не столько из-за влияния этой болезни на уровень смертности — в Лондоне в середине XVII в. от French pox[17] умирало несколько десятков человек в год из десяти тысяч, что относительно немного, хотя современник, Джон Граунт, считал эту цифру заниженной, — сколько как хорошо документированный случай взаимной адаптации микроба и хозяина-человека, приведшей к снижению остроты болезни. Но если в последующие века сифилис остается болезнью распространенной, пусть и находящейся под относительным контролем, то вот пример другой болезни, которая появляется и исчезает за неполное столетие. Речь идет о так называемой «английской потнице» (sweating sickness) — возможно, вирусе — которая нападала и убивала стремительно, менее чем за день, иногда в течение нескольких часов. Она начиналась ночью или на заре с сильного озноба, затем следовал жар с обильным потоотделением, сердечной и головной болью. Эпидемий было пять: первая в 1485 г., через несколько недель после поражения Ричарда III на Босвортском поле, вторая в 1507 г., третья в 1518 г. — территория их распространения ограничивалась Англией, кроме последней, перекинувшейся в Кале; четвертая возникла в Англии в 1528 г., распространилась по доброй половине Европы, появившись сначала на севере Германии, в Дании, Пруссии, Польше, Ливонии, Литве и России, а затем разойдясь по остальной части Германии, Нидерландам, Швейцарии, Австрии. Каким-то чудом болезнь обошла стороной Францию. Вирус также не преодолел Пиренеев и Альп, не попав ни на Пиренейский полуостров, ни в Италию. Последняя эпидемия, 1551 года, не вышла за пределы Англии. А потом болезнь исчезла. Все теории о появлении и исчезновении sweating sickness базируются лишь на предположениях. Кажется, однако, несомненным, что речь идет о новой болезни с определенными, ярко выраженными симптомами и что после 1551 г. от нее не остается и следа.
Нестабильность свойственна и важнейшим эпидемическим инфекциям, главным, а не второстепенным действующим лицам эпидемиологии прошлого. Среди прочих выделяется сыпной тиф, вызываемый микробом — риккетсиями, — передающимся через вшей, паразитирующих на человеке. В европейском варианте (речь идет о тифе, являющемся антропонозом, его следует отличать от зооноза — сыпного тифа, переносимого крысами и наиболее распространенного в Америке) инфекция в латентном состоянии поражает людей, которые становятся носителями без ярко выраженных симптомов, и передается от человека к человеку через укусы вшей. Когда завшивленность особенно повышается, что всегда происходит во время войн, голодоморов и прочих потрясений, из-за нищеты, грязи и скученности (в казармах, тюрьмах, приютах, больницах), передача микроба от человека к человеку происходит стремительно, и эндемия превращается в эпидемию. В первую неделю болезни отмечается появление сыпи, во вторую — высокая температура, в третью — сердечные приступы и смерть либо же быстрое выздоровление. Доля летальных исходов до появления современных методов лечения была высока — около 20 %. И все же нас интересуют не столько характеристики болезни, сколько тот факт, что некоторые особенности позволяют считать эту патологию новой — появившейся в XVI в. Первая особенность — чисто биологического характера: «Есть у тифа одна характерная черта, наводящая на мысль, что он не является болезнью человека, укорененной ab antiquo[18], а именно тот факт, что микроб убивает вошь. Перед нами один из редких случаев, когда насекомое — переносчик болезни человека — погибает от микроба, который переносит. Вероятнее всего, тиф, переносимый вшами, развился относительно недавно, а прежде болезнь протекала в хозяевах, отличных и от вши, и от человека». Иными словами, еще не выработалась та взаимная адаптация между микробом и хозяином-переносчиком (вошью), которая представляет собой естественную эволюцию подобных болезней. Вторая особенность связана с историей. Когда тиф вспыхнул в Европе, он казался наблюдателям новой болезнью: характеризующие ее яркие симптомы до сих пор нигде не встречались. Испанцы полагали, что тиф появился в войске христиан во время войны с маврами за Гранаду в 1489–1490 гг. вместе с солдатами, прибывшими с Кипра. В Италию сыпной тиф, который в народе называли «mal mazzucco», впервые пришел вместе с чумой в 1477–1479 гг. Фракасторо в «О заражении» сообщает об эпидемиях сыпного тифа в Италии в 1505 и 1528 гг., уточняя, что ранее эта болезнь не встречалась. Он же, однако, отмечает, что на Кипре и соседних с ним островах тиф был известен maioribus nostris (нашим предкам). Во всяком случае, возможно, что его первая вспышка в тяжелой эпидемической форме предварялась
Три приведенных примера — сифилис, чья острота стремительно снижается; sweating sickness, которая внезапно появляется и исчезает бесследно; тиф, который, появившись, распространяется все более широко и становится все более вирулентным, — хорошо показывают изменчивость мира болезней под воздействием механизмов биологической эволюции. Другие примеры появления болезней (желтая лихорадка, энцефалит) или их исчезновения (проказа) можно объяснить совместным воздействием биологической эволюции вирусов или бактерий; или взаимодействием животного мира с человеческим обществом; или действиями человека, целенаправленными либо случайными. Таким образом, на протяжении веков на фоне повышенной смертности, связанной с отсталостью, о которой говорилось вначале, условия жизни европейского населения были подвержены сильным изменениям, порой образующим циклы.
Чума: партия для четырех игроков
4 июня 1529 г. венецианский посол Кампеджо пишет из Лондона, что холода не отступают, в домах продолжают топить, как в январе, и носят зимнюю одежду; потом добавляет, что начинает свирепствовать чума и все боятся прихода sweating sickness. Капризы погоды идут рука об руку с бесчинствами самого смертоносного микроба, уже ставшего привычным в Европе через два века после своего появления. Из всех феноменов, влиявших на демографическую обстановку, чума — самый известный. Любитель истории имеет в своем распоряжении бесконечное количество источников по этой теме, обильную иконографию, тщательное научное исследование болезни: все это невозможно воспроизвести на наших страницах.
Если в середине XV в. в Европе осталась лишь треть населения от имевшегося на континенте за век до этого, то виной тому, несомненно, были многочисленные волны чумного поветрия, последовавшие за 1347 г. Если население во второй половине XVI и в XVII в. прирастало незначительно, это тоже было обусловлено чумой, хотя и не ей одной. Если прирост становится более стабильным и сильным в XVIII в., тому причиной отчасти является отступление и исчезновение чумы. Если многие демографические системы трансформировались, это опять-таки связано с их длительной адаптацией к великому чумному мору. Я не говорю уже о столь же важных экономических последствиях чумы, сказавшихся на ценах, заработках, земельной собственности, производстве, и опускаю социальные, политические, религиозные, психологические ее итоги. Чума — главное действующее лицо при традиционном типе воспроизводства, и ее необходимо рассмотреть в четырех аспектах: первый — эпидемиологический, второй — хронологический и географический, третий — аспект ее исчезновения и, наконец, четвертый — ее влияние на демографические процессы.
Начнем с эпидемиологического аспекта. Чума и в самом деле есть «партия для четырех игроков» — они обусловливают ее влияние на демографию. Один из них, бацилла Yersinia pestis (названная в честь Йерсена, выделившего ее в 1894 г. в Гонконге), всегда проявляется одинаково, ибо ее вирулентность — то есть способность проникать в чужой организм, размножаться и убивать хозяина — кажется неизменной в самых разных обстоятельствах. Но прочие три игрока — крыса (или какой-то иной грызун), выступающая резервуарным хозяином бациллы, блоха, передающая ее, и человек, становящийся ее жертвой, — часто меняют тактику.
Если не прибегать к метафорам, эпидемиология чумы в самых общих чертах выглядит следующим образом. Бацилла в эндемическом состоянии живет в крысах (в трех главных европейских разновидностях: древней Mus musculus, более новой Rattus rattus и современной Rattus norvegicus) или в других видах грызунов (белках, кротах и пр.). Она передается от грызуна к грызуну через укус блохи (Xenopsylla cheopis), являющейся выборочным переносчиком болезни. Когда популяция крыс становится особенно многочисленной, спорадические смертные случаи от чумы могут перерасти в эпидемию (точнее, в эпизоотию). После гибели крысы блоха остается без излюбленного источника питания, и если она не находит другого хозяина того же самого вида (а это становится все труднее по мере того, как набирает силу эпизоотия), ей приходится приспосабливаться к хозяину-человеку, которого она заражает, питаясь его кровью. Укус зараженной блохи приводит, после инкубационного периода, длящегося несколько дней, к ярко выраженным симптомам: болезненному распуханию лимфатических желез («бубонам»), высокой температуре, воспалению внутренних органов и коме. Уровень смертности колеблется между двумя третями и четырьмя пятыми заболевших. Бубонная чума может осложниться воспалением легких, и тогда, при прямом заражении, возникает легочная форма чумы, от которой зараженные почти наверняка умирают через трое суток. Смерть хозяина-человека приводит к дальнейшему перемещению зараженной блохи и делает возможным последующий перенос инфекции. Из приведенной схемы ясно, что в этой игре задействовано множество переменных величин: не столько вирулентность бациллы, сколько а) размеры, плотность и мобильность популяции крыс; б) выработка крысами иммунитета; в) интенсивность паразитизма блохи — или, попросту говоря, количество блох на одну зараженную крысу, — и ее мобильность; г) соседство человеческих поселений с популяциями грызунов и связь между ними, определяющая быстроту перемещения блохи от крысы к человеку. В ходе современных исследований последней большой пандемии чумы, начавшейся в 1894 г. в Гонконге, было собрано большое количество данных, которые позволяют лучше объяснить события прошлого. Если популяция крыс рассеянна или находится далеко от поселений человека; или если крысы приобрели иммунитет, выжив во время тяжелых эпизоотий; или если люди принимают необходимые меры предосторожности, чтобы не вступать в контакт с крысами; или если переносчик — блоха — малоподвижен либо вовсе впал в летаргию, то эпидемия может и не возникнуть. Но чем менее выполняются эти условия, тем более вероятна вспышка болезни. Чтобы началась эпидемия чумы, нужно, чтобы бацилла сохранилась в избранном хозяине — крысе; чтобы зараженные крысы либо блохи попали на территорию, где живут люди (в товарах на корабле или путем миграции), и чтобы возник тесный контакт между крысами и человеком (как это обычно и бывает, поскольку условием существования крысы является ее взаимодействие с человеком). До сих пор еще кое-где, даже в Западном мире, есть некоторые виды диких грызунов, в которых сохранилась инфекция чумы. Время от времени — как это происходит в Скалистых Горах — какой-нибудь охотник или турист может даже заразиться, но инфекция не способна распространяться. На самом деле легочная форма чумы может передаваться и без посредства блохи, через кашель и чихание. Но в основе эпидемии всегда находятся случаи бубонной чумы.
Из четырех игроков, составлявших партию, — точнее, из трех, если предполагать, что бацилла всегда ведет себя одинаково, — история сохранила много свидетельств, в том числе и количественных, о человеке, кое-какие сведения о крысе (миграции, преобладание того или иного вида) и ничего о блохе. Нам зачастую известен итог игры (продолжительность эпидемии, количество заболевших и умерших, их характеристики). Однако этого достаточно, чтобы определить хронологию, распространение и тяжесть инфекции.