Демократия (сборник)

Видал Гор

— Это ты теперь так говоришь, — сказала она, с трудом выговаривая слова, как будто забыла, в какой связи возник разговор о деньгах. Она отпила глоток из стакана; водка освежила ее память.

— Он говорит… Хартшорн, адвокат, говорит… это самое меньшее, что тебе придется для меня сделать после всего того, что ты собирался сделать, учитывая то, что мне известно.

— Что тебе известно? — мягко спросил Блэз.

— Что ты хочешь убрать меня с дороги, потому что развод испортит Клею карьеру.

— Я

всегда был согласен на развод. И сейчас согласен, — осторожно сказал Клей.

— Говорить-то ты это говорил, но я знаю кое-что другое. — Голос ее становился резким. — Я знаю что к чему, и адвокат это знает, и не думайте, будто я у вас в руках, а не наоборот. Давайте смотреть фактам в глаза: у меня на руках все козыри.

— Какие же это козыри? — Хотя в голосе Блэза слышалась угроза, он сделал шаг назад, прочь от нее, словно ища защиты.

Инид нетвердо встала на ноги, засунув руки в карманы халата.

— И не надейтесь, что, когда со мной будет покончено, об этом никто не узнает. Узнают все. — Она сделала шаг в сторону Блэза, восстанавливая прежнее расстояние между ними. — Ты влюблен в него.

Блэз ничего не сказал. Он стоял сжав кулаки, приоткрыв рот, тяжело дыша. Инид смотрела то на одного, то на другого, словно они чем-то ее забавляли; она уже не казалась пьяной женщиной, словно сбросила маску, которую могла снимать и надевать по своему желанию.

— Не думали, что мне это известно? — Она повернулась к отцу.

— Ты его ненавидел, когда я вышла за него замуж, потому что ты хотел заполучить его для себя, а потом возненавидел меня, потому что это мне удалось его заполучить, хотя, ей-богу, я охотно бы им поделилась. Довольно ходить вокруг да около, а, Клей? — Она посмотрела на Клея, который стоял не шелохнувшись.

Разочарованная его молчанием, Инид снова повернулась к Блэзу:

— Клей ведь готов на все, что поможет его карьере. Вот почему он позволил тебе влюбиться в него, хотя на самом-то деле он считает тебя омерзительным, грязным, старым…

С протяжным воплем Блэз кинулся на нее, выставив перед собой, как таран, сжатые в кулаки руки. Инид была к этому готова. Как матадор, она прыжком уклонилась от удара, для равновесия широко раскинув руки. Халат распахнулся. Но в этот момент Клей видел не ее тело, а пистолет, который она сжимала в правой руке. Он хотел закричать, предупредить, но не смог. В этой пьесе для него не было больше роли.

Блэз снова бросился на нее, высоко подняв для удара руку, не замечая пистолета, который Инид разрядила прямо в него. Раздался звук лопнувшего воздушного шара. Тоненькая струйка белого дыма протянулась между ними.

Долго они стояли кружком, и руки Блэза все еще были протянуты вперед. Одна рука Клея тоже была вытянута вперед, словно хотела остановить пулю, прорезавшую воздух. Так они и стояли, точно завороженные, пока дверь в библиотеку не распахнулась и не вошла Фредерика; без грима лицо ее ночью выглядело совсем старым; она стояла в

дверях и смотрела на них, точно перед ней были живые статуи. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал поразительно спокойно и печально.

— Что ты сделала, Инид?

Инид повернулась к матери и бросила пистолет на коврик перед камином.

— Ничего, мама, — сказала она. — Ровным счетом ничего.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

— Но не счастлива?

— Счастье — понятие относительное, мистер Сэнфорд. У каждого из нас бывают свои светлые и черные дни. Взгляните только, какой сегодня день, взгляните! — Маленькая мягкая ручка указала на окно: гонимые ветром струи дождя, словно водяные плети, хлестали по стеклу.

— Никто, конечно, не бывает абсолютно счастлив, — заметил Питер, глядя на черно-серое ноябрьское небо. Это было все, что он мог увидеть: окно находилось слишком высоко, вне сомнения, для того, чтобы затруднить побег. — Но, как по-вашему… — он остановился, подыскивая слово, которого ждал от него доктор Полэс, — …приспособилась ли она к своему нынешнему положению?

— Я думаю, что да. Да, конечно. — Врач бросил на него жуликоватый взгляд, словно желая сказать: «Мы все одной веревочкой связаны» — и не подозревая о том, что перед ним враг. — Ей назначено лечение. Сейчас она увлекается живописью, и, надо сказать, у нее есть талант. Совсем недавно миссис Полэс даже попросила у нее одну из ее картин… — Легкая тень, промелькнувшая по лицу доктора Полэса, давала понять, что о приспособлении не может быть и речи. — Она сказала, что отдаст картину, как только положит последний мазок! — гладко закончил он.

Питер улыбнулся, представив себе этот диалог.

— Стало быть, с таким улучшением ее можно выписать в ближайшие дни?

Белый гладкий лоб врача прорезался необыкновенно глубокими поперечными и косыми складками.

— Знаете ли… — начал доктор Полэс. — Знаете ли, — повторил он, — спешить не стоит. Она в хорошем состоянии… относительно хорошем, но это еще мало о чем говорит. У нее, видите ли, шизоидный характер…

— Мы все шизоиды, доктор. Но есть ли у нее шизофрения? — Питер сообразил, что взял слишком резкий тон и слишком многое выдал. Подобно всем жрецам, врачеватели человеческих душ не любят, когда прихожане обнаруживают слишком близкое знакомство с их священным ремеслом.

— Да, мистер Сэнфорд, у нее шизофрения. Консилиум специалистов подтвердил мой диагноз два года назад.

— И пересмотр диагноза невозможен?

Складки исчезли. Щеки врача округлились в мягкой улыбке, и на них выступили ямочки.

— Мне кажется, вы не вполне понимаете нашу методику. Болеть шизофренией все равно, что болеть лейкемией. Это неизлечимая, постоянно прогрессирующая болезнь.

— Бывает, лейкемия дает ремиссии.

— Что касается шизофрении, то она ремиссий не дает.