Демократия (сборник)

Видал Гор

— Хорошо. — Голос Клея звучал монотонно. Он взглянул на Гарольда, который нервно топтался за диваном, словно готовый в любой момент укрыться за ним в случае, если противник откроет огонь. Ярко-красная ссадина на его скуле начала наливаться синевой. — Зачем надо было избивать его? — спросил Клей.

— Он оказал сопротивление при аресте, — бесцветным голосом сказал высокий, словно для занесения в протокол.

— Затеял драку, так что ли? — Ну что ж, Гарольд малый задиристый. Как раз чтобы задать работу двум полицейским вдвое здоровее его… — Это было

в общественном месте?

— Да, сэр, мужской туалет Капитолийского театра. В час сорок семь пополудни.

— Свидетели?

— Только мы двое, конгрессмен. — Коротышка позволил себе едва заметную улыбку.

— Итак, после того как правонарушение было совершено…

— Статья двадцать два одиннадцать-двенадцать «А».

— Знаю… Вы избили его?

— Он оказал сопротивление при аресте, и мы были вынуждены применить силу. — Тощий-толстый выступал в роли официального историка и главного свидетеля неблагопристойных действий своего сотоварища.

— Затем, вместо того чтобы взять его на заметку, вы пришли сюда. Так?

— Нам казалось, — сказал коротышка своим мягким, даже несколько женственным голосом, — что, поскольку мистер Гриффитс является таким известным журналистом, следует тем или иным образом уладить это дело. Вот почему мы позволили ему позвонить вам.

— Гарольд, это ты приблизился к этому человеку или он приблизился к тебе?

— Он первый заговорил со мной. Он пошел за мной… в то место, где это произошло.

— Ты хочешь сказать, что он первый сделал тебе предложение?

— Да. — Гарольд несколько раз прокашлялся. — Да. он первый.

— Дело было не так, сэр, и мой коллега подтвердит это. Мистер Гриффитс сам сделал мне предложение. Он сперва спросил, нет ли у меня огня, и я, конечно, дал ему прикурить, а потом я прошел в вышеозначенную комнату отдыха, и он пошел за мной следом и совершил правонарушение по статье двадцать два одиннадцать-двенадцать, что и было должным образом засвидетельствовано.

— А зачем вы-то болтались в Капитолийском театре? Что вы там делали?

— Извините, сэр, мы не болтались. Мы находились при исполнении служебных обязанностей. Администрация театра просила нас заглянуть к ним, так как личность, о которой идет речь, показалась им подозрительной. В театре, знаете ли, бывают школьники, особенно по уик-эндам.

— Мистер Гриффитс только что сказал, что предложение сделали вы. В таком случае речь идет о завлечении, а это противозаконно.

— Это он так утверждает, а мы утверждаем обратное. — Коротышка был благодушно спокоен. Им нечего было бояться.

— Сколько раз к вам подходили с предложениями в прошлом году?

— Около семидесяти раз, сэр.

— И вы никогда не делали предложения первым?

— Нет, сэр.

— Семьдесят раз незнакомые люди хотели вступить с вами в сексуальную связь. Объясняете ли вы это своей привлекательностью?

Коротышка невольно нахмурился:

— Я объясняю это тем, что мне приказано следить за местами, где могут совершаться подобные вещи, только

и всего.

— И эти вещи всегда совершаются, особенно с вами?

— Это моя работа, сэр.

— Так вот что, мистер Онзлоу. — Клей твердо запомнил имя полицейского на будущее. — То, что вы не взяли мистера Гриффитса на заметку, а предпочли препроводить его домой и вызвать по телефону его друга, наводит меня на мысль, что ни вы, ни ваш коллега не хотите неприятностей с газетами, не говоря уже о мистере Сэнфорде. Вы решили, при известных обстоятельствах обо всем этом можно забыть.

Полисмены переглянулись. Ответил тощий-толстый:

— Нет, нельзя. То, что произошло между ним и нас… между им и нами, — противозаконно. А мы все обязаны соблюдать и охранять закон, и вы не можете с этим не согласиться, конгрессмен. Но нам кажется, что такому известному человеку, как мистер Гриффитс… и с такими связями… — жест в сторону Клея, — что такому человеку, как мистер Гриффитс, не следует пятнать свою репутацию, ведь это, можно сказать, будет на ней несмываемым пятном и может доставлять неудобства его работодателю… и его друзьям… особенно тем из них, которые постоянно на виду у общественности.

— Сколько? — отрывисто спросил Клей. Гарольд за диваном, все время растиравший лицо, опустил руки по швам и стал по стойке смирно.

— Две тысячи, — сказал коротышка.

Клей снял трубку с телефонного аппарата и набрал номер коммутатора. Когда ему ответили, он сказал:

— Полицию.

Тощий-тонкий двинулся на него, готовый пустить в ход кулаки.

— Что вы хотите сделать?

— Пожаловаться на запугивание, шантаж, вымогательство.

Крик Гарольда:

— Клей, не надо!

— Это вы так утверждаете, но мы утверждаем иное, — сказал коротышка. Но угроза, которую он хотел выразить, была сведена на нет внезапным падением голоса на слове «иное».

— А вот увидите, что мне поверят больше, чем вам, мистер Онзлоу. И вам, мистер Говер. — Голос в трубке произнес: «Полицейское управление», и Клей ответил: «Полиция нравов».

— Можно подумать, вы большая шишка, конгрессмен, — начал тощий-толстый.

— Да, я большая шишка, мистер Говер, в чем вы сейчас убедитесь. — Голос в трубке произнес: «Полиция нравов», и Клей сказал: «Говорит конгрессмен…» — но Говер быстрым движением отсоединил телефон. Он стоял к Клею так близко, что тот чуял затхлый запах пудры на его лице и запах пива в его дыхании.

Осознав их физическое превосходство, Клей спросил спокойно и негромко:

— Вам что, жить надоело?

— Это у вас, дядя, мозги набекрень стали, а не у нас.

Клей вдруг схватил полисмена за плечи, стремительным движением, словно дверь, крутанул его справа налево и проскочил на середину комнаты, где коротышка уже ждал его, засучив рукава.

— Ничто не может помешать нам сказать, что вас мы тоже застукали, мистер Большая шишка, — произнес тощий-толстый за спиной Клея. В его хриплом голосе по-прежнему звучала угроза, и тогда Клей обратился к тому, что был послабее.