Демократия (сборник)
Шрифт:
По большей части прозаику удается провести своего вымышленного героя по тонкому льду и избежать нарушения исторической достоверности. Следя за карьерой этого незаурядного деятеля, воплощающего преемственность многих лучших традиций американской демократии, задаешься, однако, вопросом о причинах нехватки у него в самые ответственные моменты политической воли. Почему Бэрден Дэй попал впросак, свернув в 1940 году свою избирательную кампанию? Почему он бездействовал, когда это было на руку его противникам? Почему ничем не воспрепятствовал движению своей репутации «вниз по склону», превращению из крупнейшего национального лидера в «один процент с хвостиком» высшей палаты конгресса, насчитывавшей в ту пору 96 членов?
Положим, сенатор Дэй — лицо вымышленное и собирательное и писатель не мог переиначивать в своем
Заключительные главы книги воскрешают в памяти так называемую эпоху маккартизма в недавней истории США, когда малосимпатичному в частной жизни и действительно схожему с аристофановскими демагогами сенатору удалось увлечь за собой значительную часть общественного мнения, а на выборах в конгресс осенью 1950 года буквально разгромить в очной схватке многих из своих либеральных соперников. Не одобряя образа мыслей Дж. Маккарти и развернутую им «охоту за ведьмами», писатель, однако, точно выделяет по крайней мере некоторые из причин всплеска в США антикоммунистических настроений. Одна из них — война в Корее, которая восстановила американцев против идей коммунизма больше, чем любая другая акция того злосчастного периода, за исключением, пожалуй, лишь «утечки» из США ядерных секретов. Сталин сошел в могилу, но интенсифицированная его усилиями «холодная война» продолжала полыхать, и даже в конце 80-х годов, невзирая на «перестройку» и «новое политическое мышление», глубоко внедрившиеся убеждения в «коварстве Советов» не так-то легко изгнать из сознания наиболее умудренной части американского общества.
За двадцать с лишним лет, истекших после публикации романа «Вашингтон, округ Колумбия», беллетристика на внутриполитические темы сделалась одной из наиболее популярных разновидностей американской прозы. Кто только себя в ней не пробовал: дети бывших президентов и сами отставные государственные мужи, сотрудники столичных газет и профессора экономики и социологии. Роман известной писательницы Джоан Дидион «Демократия» (1984) вносил, однако, немало нового в достаточно стандартизированные и, стало быть, привычные приметы сложившейся жанровой модификации. Те, кто ожидал увидеть в нем такие типичные для политического романа черты, как отчетливое столкновение противоположных философских концепций, прямое сопряжение с важными историческими событиями и, наконец, анализ американской политической машины, были несколько разочарованы, ибо в основе «Демократии» находилась романтическая любовная история в сопровождении постоянно звучащего авторского комментария. И все-таки нельзя отрицать наличия в книге Дидион немаловажной идеологической подоплеки, дешифровка которой указывает на тесную связь содержания романа с некоторыми более общими тенденциями современной социально-политической практики в Соединенных Штатах.
«Демократия» Дж. Дидион не только по названию перекликается с «Демократией» Г. Адамса; на законном основании рядом с ними становится и только что проанализированный роман Г. Видала. В отличие от создателей расплодившихся в последнее время «политических боевиков» авторов этих книг влекли к себе не возможность беллетризации хорошо известных теперь уже и по школьным учебникам событий и не эффектные декорации «коридоров власти». «Серьезные писатели» тем и разнятся от ловкачей, греющих руки на внезапно сложившейся конъюнктуре, что их заботят не грошовые «сенсации» и «разоблачения», а гораздо более глубокие исторические и психологические
Центральная пара персонажей романа Дидион принадлежит к избранному кругу американской знати, которая, как и во времена Ф. С. Фицджеральда, по-прежнему завораживает воображение немалого числа литераторов. Знаменитости нередко жалуются, что их частная жизнь отдана на растерзание толпам любопытствующих. Но если б этого не было, то знаменитости утратили бы свой статус и превратились бы в простых смертных, что вряд ли входит в их намерения. Это относится и к политикам, которые обречены жить в стеклянном доме, насквозь просвечиваемом средствами информации.
Итак, Инез и Гарри Виктор являются непременными фигурами светской хроники, мишенями, находящимися под прицелом фото-и телеобъективов. Гарри Виктор, насколько можно судить по его послужному списку, — политик либерального склада, напоминающий чем-то и Эдварда Кеннеди, и Юджина Маккарти, а еще больше Гэри Харта. Его карьера в 60-е годы захватила важные вехи массовых оппозиционных движений: антирасистские марши протеста в штате Миссисипи, забастовки сельскохозяйственных рабочих в калифорнийской долине Сан-Хоакин, столкновения с полицией в Чикаго летом 1969 года. На протяжении этих лет Виктор трижды успешно баллотировался в палату представителей, отслужил половинный срок в сенате, а в 1972 году стал одним из претендентов на президентскую должность от партии демократов.
При всей важности этих подробностей стоит заметить, что как политические убеждения Виктора, так и его деятельность в качестве одного из лидеров «молодых либералов» намечены в «Демократии» лишь слабой контурной линией. Смысловым узлом романа и вместе с тем начальной точкой развития нескольких сюжетных линий становятся два не связанных между собой события, датированные весной 1975 года: вывод американских войск из обреченного Сайгона на финальной стадии вьетнамской войны и убийство в пригороде столицы Гавайских островов Гонолулу двух человек. Одной из убитых, как читатель уже знает, была сестра Инез Виктор, убийцей же оказался их отец Пол Кристиан.
По-видимому, Дидион слишком буквально восприняла известную оценку чеховских пьес, в которых, «в то время как люди пьют чай, рушатся их судьбы». Реальные контуры драматических конфликтов здесь нарочито размыты, замаскированы мишурным блеском «диалогов с подтекстом» или репортажным перечислением зигзагообразных передвижений главных персонажей по земному шару. Лишь изредка эта словесная завеса несколько рассеивается, чтобы посвятить любопытствующих в обстоятельства жизни членов семейства Кристианов— Викторов.
Ретроспективное изложение хода событий, завершившихся трагедией в доме Кристианов, в очередной раз варьирует тему «распада буржуазной семьи» и не выходит за рамки устоявшихся стереотипов. Гораздо примечательнее конфликт, назревавший с годами между Гарри и Инез Виктор. Первые облачка на супружеском горизонте появились уже давно, потом их становилось все больше и больше, и все это было связано с крепнущей симпатией Инез к ее многолетнему платоническому поклоннику по имени Джек Ловетт.
Хотя в романе об этом ни разу не говорится прямо, но без большого риска ошибиться можно предположить, что Ловетт принадлежит к числу тех, кого лет тридцать — тридцать пять тому назад с легкой руки Грэма Грина начали именовать «тихими американцами». И характерно, что человек подобного рода занятий, призванный охранять и укреплять «национальные интересы» США в Юго-Восточной Азии и в бассейне Тихого океана, не только постепенно выдвигается на авансцену произведения, но и пользуется при этом расположением как героини романа, так и самой писательницы. «Вы — любопытная публика, — обращается Ловетт к Гарри Виктору и его политическому единомышленнику Билли Диллону. — Вы не видите того, что происходит у вас перед глазами. Вам нужно сначала прочесть об этом в „Нью-Йорк тайме“ и уж потом начать действовать. Произнести речь. Создать комиссию. Предложить провести расследование, а потом, через год или два, выехать на место для ознакомления с тем, что происходит здесь сегодня».