Демон движения
Шрифт:
– Нет, — ответил помощник, — это исключено. Я зашел в эту комнату примерно в час ночи, чтобы принять пост умершего, и с тех пор не покидал служебное помещение ни на минуту. Нет, пан начальник, — ни я, ни кто-либо другой из служащих в эту ночь не пользовался телеграфным аппаратом.
– И все же, — сказал я вполголоса — нынче ночью между вторым и третьим часом я получил депешу из Вышнинки.
Воцарилось глухое, каменное молчание.
Какая-то слабая беспомощная мысль натужно пробивалась в мое сознание...
«Письмо!»
Полез в карман, разорвал конверт — письмо было предназначено мне. Вот что писал Йошт:
Ultima Thule, 13
Дорогой Ромек!
Я должен погибнуть вскоре, внезапно. Человек, которого я видел сегодня во сне, в одном из окон лачуги, был я сам. Возможно, я вскоре исполню свою миссию, а тебя выбираю посредником. Расскажешь людям, дашь правдивое свидетельство. Может, поверят, что другой мир существует... Если я сумею.
Прощай! Нет! До свидания — когда-нибудь, на той стороне...
Казимеж.
Глухой путь
В пассажирском поезде, поздней осенней порой /-/направлявшемся в Гронь, стояла страшная давка; купе и пассажирские отделения забиты до отказа, атмосфера парная, жаркая. Из-за недостатка мест стерлась разница между классами, люди сидели и стояли где только можно, в соответствии с древним правом сильного. Лампы над хаосом голов горели тусклым притемненным светом, который стекал с вагонных потолков на усталые лица и помятые профили. Табачный дым поднимался кислыми испарениями, вытягивался длинными седоватыми жгутами в коридорах, клубился туманами в жерлах окон. Равномерный грохот колес настраивал на сон, поддакивал своим монотонным стуком дремоте, которая воцарилась в вагонах. Так-так-так... Так-так-так...
Только одно отделение третьего класса в конце пятого вагона не поддавалось общему настроению; общество здесь было шумное, бодрое, оживленное. Вниманием путников полностью овладел маленький горбатый человечек в мундире железнодорожника низшего ранга, который что-то проникновенно рассказывал, подчеркивая слова красочной пластичной жестикуляцией. Слушатели, сплотившиеся вокруг, не сводили с него глаз; некоторые встали с дальних мест и приблизились к средней скамье, чтобы лучше слышать; несколько любопытных высунули головы из дверей соседнего отделения.
– 188 -
Железнодорожник говорил. В выцветшем свете лампы, вздрагивавшей в тряском вагоне, его большая нескладная голова двигалась в такт движению, окруженная вихрем седых волос. Широкое лицо, неровно изломанное на линии носа, то бледнело, то наливалось пурпуром в ритме бурлящей крови: примечательное, неповторимое, ярое лицо фанатика. Глаза, рассеянно скользившие по собравшимся, пылали жаром непоколебимой, годами выкристаллизовывавшейся идеи. И все же этот человек на какие-то мгновения вдруг становился прекрасным. Порой казалось, что горб и уродливые черты исчезали, напоенные воодушевлением глаза наполнялись сапфировым блеском, и фигура карлика начинала источать благородный, влекущий восторг. Через мгновение это преображение угасало, развеивалось, и среди слушателей вновь сидел всего лишь занятный, но чудовищно безобразный рассказчик в железнодорожной блузе.
Профессор Ришпанс, худой высокий мужчина в светло-пепельном костюме, с моноклем в глазу, деликатно проходя мимо притихшего во внимании пассажирского отделения, внезапно остановился и внимательно посмотрел на говорящего.
— Да, господа мои, — говорил железнодорожник, — в последнее время число загадочных событий в железнодорожной жизни существенно увеличилось. Все это, похоже, имеет какую-то собственную цель, стремится к чему-то с воистину неумолимой последовательностью.
Он на мгновение замолчал, вытряхнул пепел из трубочки и продолжил дальше:
— А слышал ли кто-нибудь из уважаемых пассажиров о «вагоне смеха»?
— В самом деле, — вмешался профессор, — с год назад я что-то читал об этом в газетах, но вскользь и не придав этому большого значения; история смахивала на журналистскую сплетню.
– 189 -
— Куда там, милостивый государь! — страстно возразил железнодорожник, обращаясь к новому слушателю. — Хорошая сплетня! Истинная правда, факт, подтвержденный свидетельствами очевидцев. Я разговаривал с людьми, которые ехали в этом самом вагоне. Все они после поездки проболели целую неделю.
— Пожалуйста, расскажите нам поподробнее, — отозвались несколько голосов. — Интересная история!
— Не столько интересная, сколько веселая, — поправил карлик, потряхивая львиной шевелюрой. — Если коротко и ясно, история такова: в прошлом году в число своих солидных и уважаемых товарищей незаметно затесался какой-то увеселительный вагон и две недели с лишним рыскал по железнодорожным линиям к развлечению и огорчению людей. Развлечение, однако, имело подозрительную природу и порой выглядело зловещим. Кто бы ни садился в вагон, он сразу впадал в крайне беззаботное настроение, которое вскоре переходило в буйное веселье. Словно приняв веселящего газа, люди без всякой причины взрывались смехом, хватались за животы, сгибались к земле в потоках слез; в конечном итоге смех начинал приобретать угрожающий характер пароксизма: пассажиры со слезами демонической радости извивались в беспрерывных конвульсиях, как одержимые бросались на стены и, гогоча словно стадо скота, пускали пену изо рта. Через пару станций приходилось выносить из вагона по несколько таких злополучных счастливчиков, ибо были опасения, что в противном случае они просто лопнут со смеха.
— Как же на это реагировали железнодорожные органы? — воспользовавшись паузой, спросил коренастый, с энергичным профилем инженер Знеславский.
— Сначала эти господа полагали, что в игру вступила какая-то психическая зараза, которая передавалась от одного пассажира к другим. Но когда подобные случаи стали повторяться ежедневно и всегда в одном и том же вагоне, одного из железнодорожных врачей осенила гениальная идея. Предположив, что где-то в вагоне сидит бацилла смеха, которую он наскоро окрестил bacillus ridiculentus, или же
– 190 -
bacillus gelasticus primitivus*, врач, не теряя времени, подверг зараженный вагон немедленной дезинфекции.
— Ха-ха-ха! — громко расхохотался над ухом несравненного causeurs его сосед, какой-то врач из В., у которого пробудилось профессиональное любопытство. — Интересно, какое средство он использовал для дезинфекции: лизол или карболку?
— Ошибаетесь, уважаемый, ни одного из названных. Печально известный вагон с крыши до рельсов облили специальным препаратом, который изобрел ad hoc** уже упоминавшийся врач; сам изобретатель назвал его lacrima tristis, что означает «слеза грусти».