Демон по имени Санкт-Петербург

Элла Крылова

где с нашим счастьем мы сами себя разлучаем,

где и пасхальный нам благовест кажется

плачем печальным.

Выпью, слезу уронив, за квартиру на Невском,

чудную печку напомнит свеча своим

траурным треском…

«Собака» –

восстановленное из небытия кафе «Бродячая собака», где бывали все поэты моего любимого Серебряного века. А острая боль – от того, что, получив эту уникальную квартиру в наследство, Серёжа её профукал, обменяв на другую, потому что ему предложили хорошие отступные. Без моего участия дело это не обошлось. И только гораздо позже мы с Серёжей поняли, что, отдав невскую квартиру, мы совершили роковую, смертельную ошибку. Нет, даже не ошибку, а преступление, прежде всего против нас самих.

Когда папа умер, в квартире образовалась огромная чёрная брешь, засасывающая куда-то в небытие, мне было так страшно, что хотелось бежать из Питера без оглядки. Мы быстро сдали квартиру шведу Бенгту с русской женой Татьяной и уехали в Москву.

5. Переезд

Квартира на Невском была сдана, но всё равно требовала внимания, так что нам приходилось жить на два города. И нам это надоело. Мы решили перебраться в Петербург. Московскую однушку мы обменяли на роскошную двухкомнатную квартиру на Васильевском острове. Сбылось то, что я себе напророчила! Квартира была прямо в одном из флигелей Академии Художеств. Васильевский остров, четвёртая линия – просто готовая строчка стихотворения… С этим обменом был связан мистический случай.

Летом 199го года мы с Сережей поехали из Москвы в Питер посмотреть подобранные для обмена квартиры. У нас было три варианта. Два были на окраинах города, и мы начали с них. А потом поехали на Васильевский остров. Квартира находилась во флигеле за спиной Академии Художеств. Мне понравилось, что есть небольшой

придворный парк. Взяли ключ у соседей, вошли. Обе комнаты заливало яркое июльское солнце. Квартира была свежеотремонтирована и совершенно пуста, если не считать стоящей в большой комнате ржавой раскладушки, застеленной дырявым одеялом. Мы присели на нее, выкурили по сигарете, и решили, что будем здесь жить. Вечером вернулись в Москву. А утром следующего дня я проснулась оттого, что в глаза мне било солнце. Я открыла глаза и увидела высокое прямоугольное окно, в которое проникали яркие солнечные лучи. Я лежала на чем-то жестком. Чтобы определить, на чем именно, стала ощупывать рукой свое ложе. Рука нащупала металлическую основу и ворсистую ткань. Я поняла, что лежу на раскладушке, покрытой дырявым одеялом. Я огляделась. Дешевые обои в цветочек, дощатый крашеный пол. Я была в Питере, в квартире на Васильевском острове! Осознание этого факта меня потрясло. И тут какая-то мощная сила стала куда-то тянуть меня, как бы засасывая в воронку. И я очутилась в своей московской квартире. Некоторое время не могла пошевелиться, потом в позвоночнике возник сильный жар, мгновенно пролившийся в конечности, и ко мне вернулась способность двигаться. Мое перемещение не было сном, слишком ясно я всё осознавала.

Вид из окон был совсем не ахти: серый двор-колодец, ни кустика, ни травинки, грязная охра флигеля насупротив. Но зато рядом был академический парк и выход к Неве – к набережной, где на парапете сидели в вечной медитации египетские сфинксы. С набережной через Неву – вид на Исаакиевский собор. А недалеко от дома – Андреевский собор, и его благовест вплывал прямо к нам в окна. И все красоты Петербурга – в пешей доступности. Но вот что странно. Мы с Серёжей, такие открытые, эмоциональные, общительные, перебравшись в Питер замкнулись каждый в себе. Серёжа жил в одной комнате, я в другой. С нами была наша кисонька-доченька Юльча, но и она была замкнута на себя: плотно занималась медитацией.

Конец ознакомительного фрагмента.