Демон пробуждается. Сборник. Книги 1 - 19
Шрифт:
— Тогда утром тебе придется объясняться с отцом-настоятелем Агронгерром, — заявил тот и покинул келью.
— Нет, — еще раз сказал Фрэнсис.
Итак, наступил последний вечер восемьсот двадцать девятого года Господня. Фрэнсис знал, что смена года — не более чем символическая веха, попытка ограничить человеческим календарем безостановочный ход Божьего времени. Вместе с тем он понимал потребность в подобных символах. Они давали человеку определенное вдохновение. Из них человек мог почерпнуть силу и решимость для того, чтобы действовать дальше.
В ту ночь, в самый разгар торжественной новогодней службы, на которой присутствовали все монахи Санта-Мир-Абель, магистр ордена Абеля Фрэнсис Деллакорт покинул монастырь. Рядом с магистром трусил ослик, тяжело нагруженный одеялами.
Магистр миновал замерзший цветочный кордон с давно поникшими мертвыми цветами и вышел прямо в поле. Туда, где дул холодный ветер, налетавший с залива
Фрэнсиса встретили удивленными и недоверчивыми взглядами. Затем из темноты перед ним выросла женщина. Половина ее лица была чудовищно обезображена шрамами. Женщина наклонила голову, глядя на Фрэнсиса единственным глазом.
— Решил отведать чумного смрада? — спросила Мери Каузенфед.
Брат Фрэнсис шагнул к ней, опустился на колени и поцеловал Мери руку.
Он нашел свою церковь.
Она без труда говорила с Элбрайном обо всем. Делилась своими замыслами, выплескивала страхи. И пусть образ в зеркале не отвечал, Пони ничуть не сомневалась: ее Элбрайн рядом. Рядом с ней находился живой, понимающий дух Элбрайна, всегда готовый помочь разобраться в ее чувствах и страхах.
Это не было игрой воображения. Пони не ошибалась. Там, в зеркале, был Элбрайн, ее Элбрайн. Они видели и понимали друг друга.
В пещере под старым вязом она обрела силу, хотя над окружающим миром продолжали сгущаться сумерки. В пещере под старым вязом, возле зеркала, Джилсепони Виндон нашла свою церковь.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Долгий путь
Как, оказывается, легко человеку войти в состояние ступора, сосредоточив все свое внимание на собственной персоне. Я столько месяцев подряд провела в унынии. Я боялась стать своекорыстной и в то же время испытывала страх и растерянность перед миром, на который, очевидно, не может повлиять ни мое, ни чье-либо иное вмешательство.
Зачем же тогда сражаться, если заранее знаешь, что не сможешь победить?
Находясь в замешательстве, охваченная неподдельным горем, я превратилась в некое существо без цели, жаждущее лишь одного — покоя. И я нашла покой, помогая Белстеру в его трактире «У доброго друга», слушая волынку Смотрителя и глядя тихими ночами на звездное небо.
Но теперь я начинаю понимать, что эти мгновения покоя — не более чем островки среди бурь и хаоса. Мир не замрет, зачарованный красотой звезд; нет, человечество и дальше будет совершать ошибки, равно как никогда не исчезнут опасности природы. Мир пребывает в нескончаемой суматохе, но помимо его ужасов я научилась видеть в этой суматохе (или в этом изменении) то, что придает смысл существованию мира.
Я сетовала, что человеческое общество не способно быть совершенным, и я по-прежнему не отказываюсь от этой точки зрения. Для столь сложных существ, как люди, рай невозможен. Нет и не может быть совершенного мира, населенного людьми, где отсутствовали бы в тех или иных обличьях страдания и боль. Мне пока что не раскрылась какая-то иная правда, отличная от этой. В мире, полном хаоса, я не нашла никакого магического средства исцеления, никаких честных надежд на построение рая.
Или, возможно, нашла.
Принимая во внимание лишь желаемые для меня цели и направления, я словно надевала шоры на глаза, не желая видеть ничего, кроме избранной дороги. Я верила, что только там существуют истина, надежда, смысл. А поскольку цель казалась недостижимой, я считала напрасным и само путешествие. Здесь-то и скрывалась моя ошибка, которую я долго прощала себе, оправдываясь горем, затуманившим для меня все остальное.
Никто не в состоянии сделать мир безупречным. Это не по плечу ни Полуночнику, ни королю Данубу, ни отцу-настоятелю Агронгерру, ни отцу-настоятелю Маркворту. Я уверена, что Маркворт, ведомый своей чудовищной ошибкой, тоже старался сделать мир лучше. Такое не по плечу ни отдельному человеку, ни сообществу людей, будь оно церковным или светским. Возможно, некий мудрый король смог бы сделать раем свое королевство, но лишь на краткий миг по сравнению с бесконечным временем. Даже такие великие герои, как Терранен Диноньел, Эвелин Десбрис и мой любимый Элбрайн-Полуночник растворятся во мгле веков, и память о них будет искажена и извращена сообразно вкусам и потребностям летописцев далекого будущего. В общем ходе истории их наследие явится яркой, но недолгой вспышкой, ибо люди — существа слабые, обреченные забывать и ошибаться.
И, тем не менее, в существовании людей есть какой-то смысл. Есть радость и надежда. Пусть совершенство недостижимо, но на пути к недостижимой цели мы находим славу и удовлетворенность своими деяниями.
Теперь я знаю (и возможно, это знание победит отчаяние): путь стоит того, чтобы по нему идти. Если все, что мне удастся совершить, сделает жизнь лишь одного человека лучше только на какой-то один день, значит, мои усилия не напрасны. Пытаться делать действительно
Да, я утратила простодушие. Я потеряла слишком много. Каждый день я смотрю на могилу Элбрайна. Он был рейнджером. С широко открытыми глазами, с сердцем, полным радости и надежд, он служил людям. Он отдал все, включая и свою жизнь, пытаясь сделать мир лучше.
Неужели он сделал это напрасно?
А люди, которых он спас? Согласятся ли они, что это было напрасно? А те родители, дети которых благодаря ему живы и благополучны? Что скажут они? А жители Кертинеллы, которые, если бы не Полуночник, погибли бы от набегов гоблинов и поври? И, конечно же, если бы Эвелин не пожертвовал жизнью, уничтожая телесное воплощение Бестесбулзибара, мир превратился бы в мрачную пустыню.
Возможно, моему отчаянию пришел конец, ибо сейчас, глядя на могилу Элбрайна, я испытываю лишь спокойствие. Он со мной, и каждую минуту жизни я живу с этим ощущением.
Я знаю, что мне нужно покинуть Дундалис. Я должна быть там, где я больше всего нужна, какую бы цену мне самой ни пришлось заплатить за это.
Да, я по-прежнему не питаю никаких иллюзий и не могу забыть могилы, в которых погребены герои.
Но еще остается работа, которую необходимо сделать.
ГЛАВА 30
БИТВА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
— Там чума гуляет под руку со смертью! — резко воскликнул Белстер О’Комели, потрясая в воздухе тряпкой, которой он обычно вытирал стойку.
Вид у него был впечатляющий, но сцена предназначалась исключительно для Пони. Посетителей в столь ранний час в трактире еще не было.
— Что тебе взбрело в голову? — недоумевал Белстер.
Лицо Пони оставалось спокойным.
— Сейчас мое место там, — ответила она.
— Твое место? — переспросил трактирщик. — А не ты ли прожужжала мне все уши, уговаривая переехать сюда?
— Тогда мне действительно нужно было попасть в Дундалис, — пыталась объяснить ему Пони.
Нет, ее друг привык руководствоваться житейскими понятиями, и то, что она задумала, лежало за пределами его понимания.
— Мы неплохо устроились здесь, — согласилась Пони.
— Тогда зачем уезжать? — простодушно спросил Белстер.
— На юге нуждаются в моей помощи, — наверное, в десятый раз за утро ответила Пони.
Белстер погрузился в размышления. Вся его поза свидетельствовала о том, что трактирщик напряженно думает.
— И все-таки никак я в толк не возьму, чего тебя мотает туда-сюда. Когда на юге все было спокойно и прекрасно, тебя тянуло на север, в Дундалис. Теперь, когда на юге чумное пекло, тебе непременно нужно туда ехать.
Грузный Белстер покачал головой и громко фыркнул.
— Уж никак ты вздумала тягаться с тьмой, девонька?
Пони хотела ответить, но передумала. С его точки зрения замыслы Пони действительно казались безумством. И не только с точки зрения Белстера. Любой человек, не переживший того, что пережила она в пещере под старым вязом, видел в ее решении не что иное, как погоню за страданиями.
— Кончится тем, что ты сама подцепишь чуму и умрешь, — с этими словами Белстер начал остервенело вытирать поверхность стойки.
Схватив его за руку, Пони заставила трактирщика глядеть ей прямо в глаза.
— Я могла бы успокоиться, — без всякой улыбки сказала Пони. — Я могла бы и дальше оставаться в Дундалисе и не делать попыток кому-либо помочь. Но неужели ты не понимаешь? Я должна попытаться. Мне подвластна сила самоцветов. Монахи называют этот дар Божьим призванием. Неужели он мне дан впустую? Что же, прятаться здесь и позволять камням лежать бесполезным грузом, когда вокруг меня люди страдают и умирают?
— А разве не так поступают сами монахи? — напомнил ей Белстер.
— Они поступают неправильно, — упрямо сказала Пони.
— Самоцветы бессильны перед розовой чумой, — сказал Белстер. — Ты сама убедилась в этом, когда еще там, в Палмарисе, пыталась спасти Колин и других. Никак уже все позабыла?
— Этого я никогда не забуду, — мрачно ответила Пони.
— Так зачем же воображать, будто ты умнее монахов? — сердито спросил трактирщик. — Ну, билась ты с чумой, а она тебя победила. Ты снова взялась за свое, и опять она по тебе вдарила. И до тебя пытались воевать с чумой. Монахи не дураки. Они признали, что бессильны, и потому прячутся в монастырях.
— Нет! — закричала Пони. — Они прячутся, потому что трусят.
— Потому что соображают.
— Трусят, — жестко повторила Пони. — Они скрываются за стенами, поскольку не знают, что делать, а пытаться снова бороться с чумой боятся. Если бы Эвелин рассуждал, как они, неужели бы он отправился на Аиду воевать против демона-дракона? Если бы Полуночник рассуждал, как они, стал бы он вместе со мной биться против Маркворта?
Пони прекрасно знала, какой ответ она сейчас услышит от Белстера, и потому опередила его.