Демон против люфтваффе
Шрифт:
Однажды Пумпур утянул меня в сторону.
— Знаешь, особисты спрашивали про твою троцкистскую барышню.
— Отвечай: убедил её следовать учению Ленина — Сталина, а не Троцкого.
— Шутки шутить вздумал? Мало того, что аморалка — тебя жена в Союзе ждёт! С сыном.
Меня?! Ах, Лиза…
— … С идеологическим врагом в койке кувыркаешься? Не знаешь, что в СССР происходит?
Да, по слухам нынешний тридцать седьмой год в Советском Союзе весьма богат на происшествия.
— Поэтому срочно совершай что-то героическое или вали нахрен
И так, кроме миссии и тощей испанской зарплаты у меня появился новый стимул для геройства — задержаться в рядах интернационалистов. Может, посильнее иных.
7. Образ жизни, образ действий (лат.)
За обедом в столовке услышал, как разорялся Ерёмин.
— … Бил, пока ШКАСы не сдохли! Чтоб им… А «Юнкерс» летит себе, падла. Стрелок мне в капоте дырок наделал, «Ишак» захрюкал и заглох. Как его в темноте на поле усадил, до сих пор не знаю.
— Баки у «пятьдесят второго» с протектором. Поджечь трудно. Моторов три — все не перебьёшь. Разве что в лоб, по пилоту, — ответил кто-то из лётчиков, не сильно веря собственным словам.
— Как?! С хвоста хоть светляки от выхлопа видны! Спереди ночью его ни в жисть не заметишь, пока не врежешься.
«Юнкерс» — здоровая дура. Не верю, чтобы не было уязвимых мест. Если наши не в курсе, быть может, испанцы знают?
За пару дней я собрал всё доступное в штабе по конструкции вражеских бомбардировщиков «Юнкерс» и «Савоя». Не пожалел, нашим рассказал. Тут нет конкуренции, ночная охота одиночная, чтобы не столкнуться, поэтому — кому повезёт.
Аве, Мария! Повезло мне. Полагаю, по теории вероятности на десять пустых вылетов хоть один должен приходиться нормальный.
Сначала показалось, что сейчас врежусь — так близко увидел красное в выхлопных патрубках, сквозь кисею облачности. Меня же ему не засечь и не услышать, пока не начал стрелять.
Пока примеривался, подползая чуть ниже и сбоку, «пятьдесят второй» вышел на бомбометание. Не успеваю предотвратить — будут жертвы и разрушения от его фугасов. Зато германец стелется как по ниточке. И я уже не тот, что своего «Ньюпора» боялся больше чем вражеских «Хейнкелей». Метров с двадцати аккуратно в крепление, где правая консоль переходит в фюзеляж…
Горящее топливо так полыхнуло, что ослеп на секунду. Зажмурившись, ручку на себя, газ до упора. Когда разлепил глаза, снизу крепко ударило. Немец взорвался в воздухе, ссыпавшись на Мадрид праздничным салютом.
На подходе к аэродрому увидел странное. У взлётки зажглись перекрещенные фары грузовиков, показывают створ полосы. А справа, где склон зарос лесом, в темноте неразличимым, мелькает цепочка огоньков. Вот же твари, дают франкистским бомберам направление на наш аэродром!
В каждом «Бэ — эсе» ещё половина комплекта была, всадил по тем огонькам, не задумываясь об «излишних сопутствующих жертвах». На войне как на войне, мать вашу!
Утром нашли какие-то пятна, ветки пулями побиты, вроде кровь, остатки костров. Претензий никто не предъявил.
По
Война обрела смысл. Я теперь не просто выполняю задание семнадцатой канцелярии. Я летаю ради тебя, Мария. Чтобы бомбы не сыпались на твоих товарищей. Чтобы фалангисты не ворвались в Мадрид. Чтобы ты могла гордиться своим Пабло Муэрте.
Мария погибла ночью под бомбами, когда её кавалер беззастенчиво дрых в казарме, отметив с товарищами очередную воздушную победу.
Глава одиннадцатая. Месть
Ванятка не вякал дня три. Мысли прочесть не может, но какой шторм во мне бушует, ему очевидно. Боится, что влезу в очередную задницу с отчаянья, и оба полетим в преисподнюю вверх тормашками.
Пумпур отстранил меня от полётов. Я даже не возмутился, сходил на похороны Марии. В войну много похорон. Говорят, должно всё разрывать изнутри? Нет, просто задеревенело.
Придя в себя, чисто выбрился, надраил ботинки и отправился в штаб ПВО Мадрида.
— Пётр Ионович, просьба есть.
— Ну?
— Слетать на разведку. Можно в паре или на «эр — пятом».
Комбриг посмотрел зло.
— Так, нормально воевать не собираешься. Решил личной местью заняться.
— Никак нет. Чем по одному нелюдей в небе отлавливать, провести штурмовку их базы «Чайками».
— То есть героическое самоубийство. Благородно, но — нет!
— Самоубийство, это если бы нацепил парашют и погнал на авось в одиночку. Предлагаю разведать и долбануть их по — правильному. Но вы правы. Пока не расквитаюсь по личному, трудно.
Он отказал. Затем через двое суток вызвал и протянул фотографии с того аэродрома. Я впился в них глазами.
— Наглецы, товарищ комбриг. Стоят плотно, рядами, как на выставке.
— Их пробовали щипать на СБ. Потеряли три машины. С тех пор бомбёжки и штурмовки за линией фронта не рекомендованы.
— Значит, нужно малыми силами — вчетвером или даже вдвоём.
Пумпур развернул карту, достал циркуль.
— Сто десять километров. Четверых не пущу. У нас главная задача — прикрытие Центрального фронта. Ищи добровольца — напарника и дуй, — он порылся в столе и вытащил газету с фотографиями Герники. — Завтра Первое Мая, поздравьте товарищей фашистов, чтоб праздник запомнился.
— Спасибо, Пётр Ионович!
После пожаров в Гернике остались одни руины. Погибших хоронили сотнями, если не тысячами, сплошь гражданское население. Но сухая арифметика не в силах объяснить, почему смерть множества незнакомых людей не затмит утрату единственного.