Демон ревности (Фиора и король Франции)
Шрифт:
– Самое лучшее – с начала, с похищения!
– Конечно, но... – тут Фьора понизила голос, – ...то, что мне пришлось пережить за эти месяцы, не каждому расскажешь. Потерпите до вечера, пока мы не останемся вдвоем. Но и вы должны ответить мне на вопрос, который мучает меня со дня отъезда из Италии. Знаете ли вы, где Филипп?
– Филипп? Да он у вас на руках!
Прижавшись к кудрявой головке сына, Фьора с нежностью поцеловала его.
– Я спрашиваю не о нем, Леонарда, а о его отце.
Глаза старой девы расширились от испуга, смешанного с тревогой, и Фьора без труда поняла: ее кормилица, заменившая
– Не волнуйтесь, я не сошла с ума! Просто я вижу, что вы, так же как и я совсем недавно, считаете, что моего мужа нет в живых. Я тоже так думала, пока не встретила Коммина. Это от него я узнала правду.
– Какую правду?
– Казнь моего мужа была остановлена в последнее мгновение, и Филипп живым сошел с эшафота. Но вот куда он делся потом? Этого Коммин не смог мне сказать.
Леонарда нахмурилась и, положив свою руку на руку Фьоры, словно желая уберечь ее от опасности, тихо сказала:
– Или же не хотел сказать. Будьте осторожны, дитя мое! Речь может идти о государственной тайне, известной одному королю! Может, поговорим об этом за закрытыми дверьми? Некоторые слова не должны разноситься по ветру.
– Вы правы! Поговорим об этом позже, – согласилась Фьора.
И прижимая к своей груди малыша, который что-то весело лопотал, Фьора пересекла наконец порог своего дома, увитого барвинком, и почувствовала запах жареной курицы.
Она решила, что сегодня вечером все отужинают на кухне, несмотря на возмущенные протесты Перонеллы, которой хотелось, чтобы Фьора сразу же почувствовала себя здесь хозяйкой. Но Фьора и слушать ничего не хотела.
– Я так долго мечтала вернуться в этот дом, – сказала она, – но без вас он просто пустая раковина, а мне так хочется видеть всех рядом с собой. И потом, Перонелла, я не раз обедала в знаменитых дворцах, но никто не сравнится с вашей стряпней.
Они уселись за длинный дубовый стол, натертый воском, застеленный нарядной скатертью, который Флоран украсил букетом роз и барвинком. Перонелла расстаралась, приготовив паштет из осетрины, угря и рябчиков. Затем подали сосиски в панировочных сухарях, изумительное жаркое из молодого кабанчика с красной смородиной и вкуснейшие пирожки. Трапезу довершали различные виды варенья и бланманже с карамелью и миндалем, различные сыры, нарезанные тонкими ломтиками, подавались прямо на виноградных листьях. Этьен, конечно, спустился в подвал и принес оттуда несколько кувшинчиков лучшего вина.
Фьора, конечно, говорила больше других, отвечая на многочисленные вопросы домочадцев. Всем не терпелось узнать о ее приключениях с той самой трагической ночи, когда она была похищена Монтесекко по приказу папы и увезена в Рим. Рассказчице, безусловно, пришлось опустить некоторые детали, чтобы не шокировать этих глубоко религиозных людей. Пришлось что-то сократить, что-то приукрасить. Она больше рассказывала о своем пребывании в монастыре Святого Систо, чем во дворце Борджиа. Фьора умолчала о браке с Карло, а тем более об отношениях с Лоренцо Великолепным. Конечно, она не могла не рассказать об убийстве Джулиано Медичи во Флорентийском соборе, это сообщение огорчило собравшихся за столом.
– Своим возвращением я обязана нашему королю! – сказала она в заключение. – Посланный им Филипп де Коммин помог мне осуществить давнее
Все выпили за здоровье короля Людовика XI, после чего Фьора, Леонарда и Хатун, которой постелили рядом со спальней ее хозяйки, поднялись в детскую, где маленький Филипп сладко спал под присмотром кормилицы. Если вначале Фьору несколько беспокоило, что подумают обитатели ее дома о Хатун, то теперь она была спокойна: веселый характер молодой татарки сразу же расположил к себе всех обитателей дома. Перонелла даже нашла, что она немного похожа на статую святой Сесилии из монастыря Сен-Ком. И все-таки она спросила, так как это было для нее очень важно:
– Она... христианка?
– Конечно, – ответила Фьора. – Ее крестили в церкви Святой Троицы и дали имя Доктровеи, святой покровительницы в день второго марта. Но мы всегда ее называли только Хатун. Мой отец считал, что это имя ей очень идет, потому что она походила на маленькую кошечку.
– Это верно, – подтвердил Флоран. – Она правда похожа на красивую кошечку!
Так Хатун вошла в дом, увитый барвинком, в котором она чувствовала себя просто и естественно, словно всегда жила в нем. Ее удивительная способность легко приживаться там, куда занесла ее судьба, облегчала ей жизнь.
В этот вечер Леонарда отправила Хатун спать сразу после ужина, ибо она никому бы не позволила помочь своей воспитаннице приготовиться ко сну.
– Как я давно не делала этого, – заявила она, наливая в таз теплую воду.
Тщательно растерев тело Фьоры лосьоном с помощью специальной губки, чтобы смыть с нее пыль после долгой поездки, она вытерла ее полотенцем из тонкой ткани, затем усадила перед зеркалом, расплела ее косу и, взяв щетку, принялась расчесывать волосы Фьоры.
– Теперь, когда все в доме крепко спят, – сказала она, – и мы одни, вы можете рассказать мне всю правду.
– Правду? – переспросила Фьора, не слишком умело разыгрывая удивление.
– Да. Вы развлекли всех за ужином интересным рассказом, но я слишком хорошо знаю вас. Поэтому я хочу знать, что произошло с вами на самом деле.
– Значит, вы считаете, что я говорила неправду?
– Я не думаю, я просто в этом уверена.
– А почему вы так уверены? – спросила Фьора, улыбнувшись.
– Ангел мой, вы всегда краснели, когда говорили неправду, а сегодня за столом вы краснели слишком часто. Может, это и от вина, но клянусь жизнью, что, помимо пребывания в монастыре, вашей долгой борьбы с римским папой, вашей дружбы с графиней Катариной и путешествия во Флоренцию... произошло еще что-то. Впрочем, мне кажется, что вы несколько задержались во Флоренции, – многозначительно произнесла Леонарда.
– Да, это так. Решив, что там я могу жить нормально, признаюсь, вплоть до самого приезда Коммина я мечтала послать за вами и за маленьким Филиппом. Мне хотелось начать жизнь, похожую на прежнюю, потому что... Лоренцо сохранил большую часть моего состояния.
От Леонарды не ускользнуло, что Фьора слегка запнулась, прежде чем произнести имя герцога Медичи. Фьора поняла это, перехватив ее взгляд в зеркале, и рассердилась на себя за то, что она опять покраснела.
– Лоренцо? – тихо переспросила Леонарда, пристально глядя на смущенную Фьору. – Мне кажется, что ваш голос дрожит, когда вы произносите это имя.