Демон ростом в два сантиметра
Шрифт:
– А он когда-нибудь делал замечания насчет твоей внешности? осторожно спросил я.
– Октавиус? Конечно, нет. Он гордо страдает молча.
– Откуда же ты тогда знаешь, что он страдает?
– Так мне подсказывает женская интуиция.
– Но, Мэгги, ведь Октавиус и сам - ну, не очень красив.
– Как вы можете?
– возмутилась Мэгги.
– Октавиус прекрасен!
– А он, наверное, думает, что ты прекрасна.
– Ну, что вы, - сказала Мэгги.
– Как он мог бы такое предположить?
–
– Дядя Джордж!
– Мэгги была шокирована.
– Что за низкая мысль! Вы меня удивляете. Октавиус ни на кого, кроме меня, не смотрит.
– Так какая тогда разница, красива ты или нет?
– Но ведь для него же. Дядя Джордж, я хочу быть красивой для него.
И вдруг, уткнувшись мне в плечо самым неожиданным и неприятным образом, она стала поливать слезами мой пиджак. Когда она закончила, его можно было выжимать.
Я тогда уже был знаком с Азазелом - демоном ростом в два сантиметра. Может быть, я вам о нем .случайно... Послушайте, вот такое демонстративное бормотание: "Тошнит уже" - это просто неприлично. Те, кто пишет так, как вы, вообще не должны бы упоминать ничего, что связано с тошнотой читателя или слушателя.
Ладно, как бы там ни было, я вызвал Азазела.
Азазел явился спящим. У него на крохотной головке была надета сумка из какого-то зеленого материала, и только сопранный писк откуда-то из неё указывал на то, что он жив. И ещё жилистый хвост время от времени выпрямлялся и дрожал с легким жужжанием.
Я несколько минут подождал, а когда он не проснулся, я аккуратно снял пинцетом сумку у него с головы. Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня. Он сказал:
– Я сначала подумал, что это просто кошмар. А оказывается, ещё противнее
Игнорируя эти детские обиды, я перешел к делу:
– Есть работа, которую я хочу, чтобы ты для меня сделал.
– Естественно, - сказал Азазел.
– Ты же не предполагаешь, что я ожидаю, что ты предложишь, что ты сделаешь для меня работу.
– Я бы сделал немедленно, - сказал я прочувствованным голосом, - если бы нашлась такая работа, которую человек с моими малыми возможностями мог бы сделать для столь могущественного существа.
– Что верно, то верно, - буркнул Азазел, смягчаясь.
Омерзительно видеть, хотел бы добавить я, как любой разум доступен лести. Вот, например, я видел, как вы сходите с ума от животной радости, когда у вас просят автограф. Но вернемся к моему рассказу.
– В чем дело?
– спросил Азазел.
– Я хотел бы сделать женщину красивой. Азазел пожал плечами:
– Я не уверен, что это у меня получится. Стандарты красоты вашего примитивного и водянисто-разбухшего вида довольно отвратительны.
– Уж какие есть. Я тебе расскажу, что делать.
– Ты мне расскажешь?!
– завопил он, дрожа от ярости.
– Ты расскажешь мне, как стимулировать и преобразовывать волосяные луковицы,
– Отнюдь, - смиренно ответил я.
– Детальное управление механизмами, которыми будет выполнено это действие, может быть осуществлено лишь существом с твоими сверхъестественными способностями. Я лишь прошу позволения описать те сугубо внешние эффекты, которых надлежит достигнуть.
Азазел снова смягчился, и мы стали говорить о деле.
– Не забудь, - попросил я, - чтобы эффект проявился постепенно - дней этак за шестьдесят. Слишком быстрая перемена может вызвать пересуды.
– Не хочешь ли ты сказать, - спросил Азазел, - что мне придется провести шестьдесят дней за надзором, регулировкой и коррекцией? По-твоему, мое время ничего не стоит?
– Но ведь ты сможешь описать эту работу в биологических журналах твоего мира. Для выполнения такой работы мало у кого из твоих соплеменников хватило бы умения или терпения.
Азазел задумчиво кивнул:
– За дешевой популярностью - я, разумеется, не гонюсь, - сказал он, но я думаю, что должен подать пример меньшей братии нашего мира.
– Он вздохнул, хотя вздох получился больше похож на тонкий свист.
– Хлопотная и нудная работа, но это мой долг.
А у меня был свой долг. Я считал необходимым оставаться поблизости в течение всего времени изменения. Мой игравший на скачках приятель дал мне приют в обмен на мои советы и экспертизу прошедших заездов и благодаря этому проиграл очень мало.
Каждый день я под тем или иным предлогом встречался с Мэгги и замечал все более и более явные перемены. Волосы стали пушистее и легли волной, обещая завиться в золотые кудри.
Постепенно стал выступать подбородок, скулы становились тоньше и выше. Цвет глаз сместился к синему и с каждым днем становился все сочнее и сочнее, почти переходя в фиалковый, У век появился тонкий восточный разрез. Уши стали обретать изящную форму, и на них появились мочки. Фигура мало-помалу округлялась, а талия становилась тоньше. Знакомые были озадачены. Я сам слышал, как её спрашивали:
– Мэгги, что ты с собой сделала? У тебя чудесные волосы, и ты вообще стала на десять лет моложе.
– Я ничего с собой не делала, - отвечала Мэгги. Она была озадачена, как и все остальные - кроме меня, разумеется.
Меня она спрашивала:
– Дядя Джордж, вы не находите, что я изменилась?
– Ты прекрасно выглядишь, Мэгги, - отвечал я, - но для меня ты всегда прекрасно выглядела.
– Может быть, - говорила Мэгги, - но для себя я никогда до последнего времени не выглядела хорошо. И я этого не понимаю. Вчера на меня уставился какой-то наглый молодой человек. Раньше они всегда старались проскочить мимо и прятали глаза, а этот - подмигнул. Меня это так поразило, дядя Джордж, что я даже ему улыбнулась.