Демон в полдень
Шрифт:
Повисла напряженная пауза, во время которой, я была в этом уверена, Сашка призывал на помощь всех известных ему богов и богинь, чтобы не сорваться на ор. Обращение к небесным силам за помощью затянулось так надолго, что я уже собралась повесить трубку, как услышала требовательное:
— Зачем ты к нему села?
— Эээээ, — содержательно промычала я, — у него тачка крутая.
Вновь рекламная пауза, во время которой я рассматривала свои ногти, а Седой, судя по злобному пыхтению и звуку откупориваемой бутылки, усиленно пытался успокоиться.
— Возвращайся
— Обратно — это куда? — любезно переспросила я.
— Обратно — это ко мне, — прорычали в ответ.
— Зачем? — сохраняла я всю ту же подчеркнутую вежливость, краем глаза отмечая, что водитель внимательно прислушивается к разговору. Так внимательно, что аж уши шевелились. Особенное усердие проявляло левое.
— Затем, что мужик, которого ты приволокла из больницы в прединсультном состоянии, наконец, смог с нами поговорить.
— Никого я не волокла — этим занимался Гоша, — не согласилась я. — Это во-первых. А во-вторых, нет у него инсульта, Глушко просто трус, каких поискать.
— Так или иначе, — оборвал мою гневную тираду Седой, — информация, предоставленная им, многое меняет.
— Например, что? — утомленно прикрыла я глаза рукой.
— Например то, что все трое были родственниками, — с легкими нотками торжества в голосе сообщил Седой. Сообщил то, что я и так знала уже давным-давно.
— Угу, — поспешила я развеяться его победное настроение, — братьями. Двоюродными. Я в курсе. Их матери — родные сестры. И ты бы узнал это еще месяц назад, если бы потрудился поинтересоваться их фамилиями в девичестве.
В трубке послышался еще один сдержанный вздох. Очень сдержанный. Максимально сдержанный, который сигнализировал о том, что мой драгоценный друг на грани срыва. Хорошо, что я в этот момент направлялась в другой конец города, хоть и собирая по пути все пробки. Но хотя бы в мою голову не запустят бутылкой бурбона.
— Я потрудился. И узнал. У них разные фамилии, Фима. Они даже росли в разных городах. Белова родилась здесь, в столице. Здесь же прожила всю жизнь, никуда надолго не уезжала. Глушко, как и её муж, родом из небольшого села, расположенного в ста пятидесяти километрах от города. Переехали после свадьбы, в поисках лучшей жизни. А Крылова вообще из другого региона. У неё здесь тетка одинокая жила, вот она к ней и прикатила после школы, в университет поступать.
— Я знаю, что по официальным документам они Антонова и Филатова, а Белова вообще никогда не меняла фамилию, — затараторила я. — Но, Сань, ты не меньше моего знаешь, как просто сделать фальшивые документы. Я говорила про их настоящие биографии. Я уверена, что все трое — родные сестры. Они похожи!
— Фима, — оборвал меня Седой, — мало ли кто на кого похож. Нельзя утверждать, что все похожие в мире люди родственники! Как они могут быть родными сестрами? Это не реально!
— Вполне реально, — не сдавалась я. — Они могли быть удочерены.
— Нет никаких сведений или документальных подтверждений этому.
— А
— Умерли, — лаконично ответил Седой.
— У все троих? — удивилась я.
— Беловой больше шестидесяти, Глушко под полтинник, а Крылова в прошлом году отметила сорок пятый день рождения. В лучшем случае их родителям сейчас было бы лет восемьдесят.
— И что? Не такой уж это критический возраст.
— И все же, никого из старшего поколения уже не спросить — они все на том свете, — подвел итог Сашка.
Я огорченно простонала, откидываясь на сидение.
— И все же, кое в чем ты была права.
Я тут же подскочила на месте и возмущенно уставилась в пространство — мне показалось или я заметила искорки едва сдерживаемого смеха? Кто-то радуется моей неправоте.
— Они действительно братья. Но не двоюродные. А родные. По отцу.
Я замерла, словно громом пораженная. Только глаза моргали.
А Седой тем временем продолжил тоном сказочника, повествующего свою любимую притчу:
— У всех парней был один и тот же отец. Но матери — разные.
— Как? — судорожно и едва слышно выдохнула я. Но Седой услышал.
— А вот теперь твоя теория про тройное удочерение к месту, — ехидно заметил мой друг.
— Скорее уж, усыновление, — произнесла я, все еще пребывая в крайней степени растерянности.
Нет, я предполагала нечто подобное, особенно после встречи с Глушко-старшим в больнице. Он был напуган, очень напуган. У меня оформилось несколько догадок по этому поводу. Одна из основных — мужчина опасался кого-то из своего близкого окружения. Ведь недаром он затрясся как осиновый лист на промозглом осеннем ветру, когда речь зашла о семье. И шептал, не переставая: «вы не знаете, на что он способен». Он, не она. А значит — брат, отец, сын, племянник. Перечислять можно долго, но, кажется, он имел ввиду…
— …родного отца, — закончила я вслух свою мысль.
Седой, в этот момент о чем-то рассказывающий, запнулся, а после сердито переспросил:
— Что?
— Глушко упоминал родного отца своего сына?
— Именно эту информацию я и пытаюсь до тебя донести, и было бы прекрасно, если бы ты меня хотя бы иногда слушала, — прорычал Седой голодным зверем. — Вместо этого ты непонятно чем занимаешься. Погружаешься в свои болезненно-пьяные фантазии начинающей алкоголички?
— Ты обедал сегодня? — невинно поинтересовалась я.
Седой растерянно умолк, видимо, пытаясь понять, что обозначает этот резкий переход от одной темы разговора к кардинально иной.
— И пока ты ищешь связь между своей паршивой привычкой пропускать обед и моим интересом к твоему желудочно-кишечному тракту, я тебе расскажу одну забавную историю. Много-много лет назад, в те славные времена, когда горы были выше, трава зеленее, а солнце теплее, жил-был на свете один ослик. И мечтал этот ослик о клевере, а все предлагали ему только сено. «Как же решить эту проблему?», — спрашивали у ослика. «Не знаю, — отвечал ослик, — я слишком занят. Я думаю о клевере».