Демон
Шрифт:
– Ничего себе!
– растерялся Антон Ламзин, когда она пришла к нему и показала татуировку.
– Это что, снова чья-то шутка?
– Нет. Они сказали, что нужно сначала сделать набросок рисунка, а затем уже менять старую татуировку.
– Набросок? Ты представляешь, каким огромным будет этот рисунок?!
– Я не знаю, Антон!
– Полина в смятении всплеснула руками.
– Что мне еще оставалось делать?
– Успокойся, - он подошел ближе, внимательно, рассматривая образовавшуюся опухоль.
– Было очень больно?
– Я немного выпила, поэтому не помню.
Антон принес мазь, обработал воспаление. Жжение стихло, уступило место зуду.
– Постой
Полина натянуто улыбнулась.
– Очень некрасиво?
– Не хуже, чем слово.
– Я тоже так думаю.
– Скажи, ты уверена, что они не обманут тебя?
– Кто? Дерек?
– Хотя бы.
– Не должен.
– Почему?
– Я встречаюсь с его братом. Зачем ему это делать?
– Ну, ты же сама сказала, что первую татуировку сделали из-за него.
– Я не знаю!
– Полина недовольно всплеснула руками.
– Разве у меня есть выбор?
– Тебе виднее.
– По-моему, теперь все равно уже поздно отступать.
– Главное, чтобы тебе это нравилось.
Антон подошел и заботливо осмотрел воспалившуюся кожу в районе татуировки.
Глава 2
Судья Кира Демидовна Джанибекова не могла заснуть. Ночь, которая всегда сулила долгожданный отдых, предательски наполнила сознание мыслями. Неужели клеймо отношений с Петром Лесковым будет всю оставшуюся жизнь довлеть над ней? Даже брат начал косо смотреть в ее сторону. Неужели он думает, что между ней и этим недочеловеком что-то есть? Как теперь доказать, что она не испытывает к бывшему коллеге ничего кроме ненависти и презрения? Что нужно сделать для этого?
Она вспомнила свои визиты к Лескову, когда он был уже в тюрьме. Разве они чем-то отличались от тех визитов, когда он был судьей, когда она, истекая желанием, бежала к нему домой, опасаясь любопытных взглядов? Даже в те моменты она была холодна и надменна. Ни разу они не говорили о чувствах. Между ними был только секс, в котором каждый из партнеров относился к другому с презрением. Два непримиримых соперника, объединенные одной страстью.
Она помнила, как Лесков встречал ее с бокалом вина в руке. Он делал это намеренно, желая показать безразличие к ее визиту. С тем же безразличием она принимала уже наполненный для нее бокал. Иногда Лесков забывал об этом, говоря, что она знает, где бар и может сама обслужить себя. Кира Джанибекова всегда ненавидела, как начинались их встречи. Обмен ничего не значащими колкостями, когда никто особенно не старается преуспеть в красноречии, разве только, чтобы унизить собеседника. Затем они отправлялись в спальню, туда, где шторы были плотно задернуты, чтобы никто не смог увидеть их. Они всегда запирали дверь. Всегда выключали свет…
Сейчас Кира Джанибекова уже не могла вспомнить целовала ли она когда-нибудь Лескова. Если и да, то только в пылу страсти и то, она не была уверена. Даже оставшись в закрытой комнате, окутанной мраком, они не удосуживались прекратить свое необъяснимое противостояние. Большая застеленная чистым бельем кровать всегда выглядела ненавистно и желанно одновременно. Осознание предстоящей плотской близости смешивалось с отвращением. Они раздевались, начиная ненавидеть друг друга еще сильнее. Презрение - вот что они дарили друг другу вместо классических постельных фраз. В спальне, каждый из них хотел доказать несостоятельность другого. Иногда побеждал Лесков, и тогда, желая продлить победное шествие, он старался взять как можно больше трофеев у этого поверженного противника, выкинувшего белый флаг. Иногда побеждала Кира Джанибекова, что в свою очередь не делало ее менее беспощадной к проигравшей стороне. Она добивала Лескова, заставляя чувствовать себя ничтожеством, жалким подобием мужчины, рабом в ее руках.
Лишь
Судья Кира Джанибекова испытала непреодолимый приступ тошноты. Ее вырвало на пол возле кровати. Еще один приступ рвоты заставил ее согнуться пополам. Зажав рукой рот, она побежала в ванную. Это не было отравлением - просто воспоминания. Когда желудок оказался пуст, а отвращение немного забылось, она прошла на кухню и налила себе выпить. Водка обожгла раздраженный пищевод, принесла тепло уставшему желудку.
– И все же он сильнее тебя, - услышала Джанибекова далекий голос демона.
– Нет!
– настырно замотала она головой, не зная, что бесит ее больше: этот голос или же то, о чем он говорит.
– Ты проиграла, - холодно отчеканил демон.
– Нет.
– Ты знаешь, что это так.
– Нет!
– судья схватила бутылку, желая утопить назойливый голос в беспамятстве.
Слухи. Когда Макар Юрьевич Юханов узнал о ночных визитах Киры Джанибековой в камеру Петра Леонидовича Лескова, то подумал, что это может оказаться той самой нитью, потянув за которую, можно заставить судью признать за приемным сыном Мольбрантов право собственности на особняк, чтобы его смогла купить Светлана Сотникова - сестра Юханова. Да и не только особняк. Обладать подобной информацией значило куда больше - молодой судья мог держать палец на пульсе всего семейства Джанибековых. Но сначала нужно было найти охранника, который был свидетелем визитов Киры к скандально известному заключенному. Ведь слухи всегда могут оказаться просто слухами, дезинформацией.
– Почему же тогда Петр Лесков на свободе?
– снова и снова спрашивал Макара Юханова его демон. Спрашивал до тех пор, пока Макар не узнал, что бумаги на освобождение были подписаны лично прокурором Давидом Джанибековым - братом Киры Джанибековой.
– Значит, здесь действительно есть связь, - сказал молодому судье демон.
– Узнай все, что знает тот охранник. Ведь он болтал так много.
Но охранник пропал. Больше. До Макара Юрьевича дошли слухи, что его обвиняют в изнасиловании заключенной по имени Антонина Палеева. И снова в этом деле был замешан брат Киры Джанибековой - Давид, вот только Макар не знал, как и почему. Но информации хватало, чтобы заинтересоваться этим. И начать нужно было с охранника по имени Максим Олисов.
Родительский дом. Впервые за последние годы Максим Олисов вернулся сюда - в это осиное гнездо, которое ненавидел больше всего на свете. Вернулся, склонив голову. Отец и мать. Что мог он сказать им в свое оправдание? Ничего. Они всегда были слишком увлечены собой, чтобы понять то, что происходит внутри их сына. Такие правильные, целеустремленные, с хорошими манерами и любовью к порядку, они никогда не понимали его, никогда не проводили душевных бесед, когда он был ребенком. Все их воспитание заключалось в перечне правил, говорящих о том, что можно делать, а что нельзя. Следование этим правилам влекло сухое поощрение, отклонение от них - жестокое наказание. Максим не любил этот дом, не любил всех, кто жил здесь, соблюдая негласные правила, созданные его родителями. Ему хотелось обозвать их лицемерами, сборищем дилетантов, способных лишь на видимый фарс, зная, что в действительности все обстоит совершенно иначе, но никогда не признаваясь в этом даже самим себе.