Демонология Сангомара. Часть их боли
Шрифт:
Наступальный порыв иссяк, атака захлебнулась среди палаток, мешков с зерном, костров, выстроенных из повозок ограждений. Лагерь был обустроен тесно, на больших широкогрудых конях не протолкнуться. Поэтому бофраитцы спешились – и беглым шагом двинулись дальше. В руках у них горели кровью копья и мечи.
Их вел за собой предводитель, укрывший свои доспехи за желтым табардом.
Около шатра два малых войска столкнулись, не щадя. То был бой не на жизнь, а на смерть. Люди и вампиры. Бофраитцы наседали копьями, выставив их вперед и коля, а ноэльцы – отбивались. В какой-то миг ноэльцы сами решили перейти в наступление, сыграть
Тогда они попытались атаковать предводителя нападавших. Трое навалилось на него, скрывшего доспехи за желто-белым табардом со знаменами Бофраита. Но он даже не порывался отступить. С яростным криком, сверкая синими глазами, главарь кинулся в самую гущу. Он был сердцем атаки. На его щит с замазанным грязью гербом обрушились удары, щит тут же не выдержал – треснул, осыпал щепками. Но главаря это будто бы и не поколебало даже на миг. Он продолжал давить стену, выросшую перед расписным шатром графини, кидался на нее, как голодный волк. В нем кипели сила и сухая злоба. Ноэльцы были быстры, но он – быстрее. Они были неутомимы в бою, но он – неутомимее. Они кололи его, били, но он будто не чувствовал боли, и каждый, посмевший занести на над ним клинок, падал замертво.
Теперь уж строй ноэльцев совсем рассыпался, как снег вокруг них. Они поняли, что на них напали не из желания наживы, а из лютой злобы. На них напали, как на злейших врагов! Под таким яростным натиском и выучкой, удивительной для людей, вампиры кинулись врассыпную. Бросили все: и расписной шатер, где укрылась графиня, и саму графиню, а также весь скарб и сундуки.
А в самом шатре Мариэльд де Лилле Адан окружили слуги. Прислуга то испуганно хваталась за дорогие вещи, будто желая спасти их, то рассеянно оглядывалась, то в каком-то оцепенении вслушивалась в звуки боя снаружи. Цирюльник Пайот нервно дергал свою бессменную сумку, украшенную ноэльскими голубыми олеандрами.
– Тео, тео! – молила слезно айорка Ада. – Нужно бежать!
– В этом нет никакого смысла, – отвечала спокойно графиня.
– Мы выведем вас! Тео, пойдемте!
– Лагерь уже окружен. Никто отсюда не уйдет живым.
– Тео… молю…
Однако графиня так и не ответила.
Тогда Ада замерла. Она качнулась от горя и закрыла глаза руками, не желая воспринимать все происходящее. Ведь они ехали в Ноэль, куда она стремилась всем сердцем, как мать и жена, желая увидеть двух своих детей и оплакать умершего мужа Кьенса… Но сейчас за шатром раздавались крики. Отвратительно бряцало железо. Также отвратительно пахло кровью. Ада всегда любила запах крови – этот сладостный, тягучий запах наслаждения, который многие вампиры на юге называли «красным золотом». Однако здесь, в лагере, кровь пахла иначе – она пахла смертью, и то была смерть ноэльских слуг. Что с ними сделают? Убьют? Но как они вообще посмели напасть на них? Что же происходит?
Потерявшись в мехах, Мариэльд стояла величественно. Она безразлично слушала, как снаружи за нее умирают ее вампиры. Их было порядка полусотни, – грозная сила, но не против такого сплоченного и злого врага. Не выдержав звуков сечи снаружи, Ада разрыдалась и кинулась к другой стороне шатра. Ее тонкое тело изогнулось, и айорка, бросив горестный взгляд на хозяйку, взгляд
Ада же чудом вырвалась из железных тисков и теперь бежала в тумане. Сзади донеслось ржание. Затем грубые окрики «Догнать!». За ней бросился в погоню кто-то тяжелый, ибо конь под всадником измученно хрипел, а сам всадник громыхал доспехами. Чувствуя ужас, Ада пробежала заснеженный холм. За ним она увидела реку и кинулась к ней, как к спасительнице, чтобы укрыться в ее ледяных водах.
Однако перед ней, вынырнув из снежной завесы, вдруг явился рыжий конь. Ада вскрикнула и остановилась.
Тяжело дышащий от старости воин в удивлении посмотрел на женщину, глядящую на него снизу вверх. У нее еще не были заплетены по-ноэльски косы, а потому перед преследователем она предстала стройной и женственной. Платье облегало ее тонкую фигуру, а сама она дрожала от ужаса и глядела глядела испуганным взором лани. Рука воина невольно дрогнула, а копье зависло над милой головкой, обрамленной темно-серыми волосами.
Казалось, будто воин сомневался – демоница ли перед ним? Или беззащитная женщина?
Однако тут беззащитная женщина вдруг оскалилась клыками. В неистовом желании жить – хотя бы ради своих детей – она схватилась за копье, потянула его на себя. Внешне она выглядела слабой, но воину показалось, будто лишила его оружия могучая сила, присущая скорее рыцарю, нежели женщине. Изогнувшись, Ада сделала выпад. В каком-то непонятном удивлении преследователь посмотрел сначала на нее, потом на свой нагрудник, чувствуя, как острие вошло аккурат между ним и его наплечником. Покачнувшись в седле, он понял, какую ошибку совершил и впился в бока коня шпорами. Ада испуганно зашипела. От укола рыжий конь захрипел и встал на дыбы, а его тяжелое копыто ударило женщину, отчего та, вскрикнув, упала наземь с раскроенной головой.
Воин же, чувствуя, как горячая кровь толчками заливает его нагрудник и перчатку, с трудом достал из ножен меч. Однако, так и не в силах вернуться к лагерю, где бушевало сражение, он качнулся раз, качнулся два, хватаясь за поводья – и с грохотом доспехов выпал из седла. Похоже, Граго все-таки настиг его, подумал он в последний раз. Смерть застлала ему глаза…
* * *
На одинокую ель вернулся все тот же старый лохматый ворон, выделяющийся на фоне окрестностей своей угольной чернотой. Тяжело приземлившись, отчего с ветви осыпался снег, он принялся глухо каркать. Ворон передвигался короткими скачками и глядел на происходящее внизу.
Утренняя полутьма уже рассеялась, поддавшись солнцу – и снежная пыль слепила взор.
Мариэльд вывели из шатра. Она стояла посреди полного трупов бивуака, скрестив руки на груди, и то ли с безразличием, то ли с высокомерным презрением глядела на своего захватчика. Захватчик, весь в крови, будто искупался в ней, снял шлем. Седые волосы рассыпались плечам. Однако то оказался не барон Бофровский, а Филипп фон де Тастемара. Во взгляде его была холодная злость – такая злость куда страшнее пламенной ярости; такая злость способна намеренно похоронить весь мир под пеплом лишь из соображений мести.