Демоны римских кварталов

Дышев Андрей Михайлович

Он так и не понял, что за предмет она достала. Мать Анисья выстрелила эксперту в голову почти в упор и поморщилась от того, что брызги попали ей в лицо. Глядя на распростертое неподвижное тело, она протерла пистолет платком и кинула его эксперту на грудь. Затем бросила туда же кожаные перчатки Влада.

«Уваров мне больше не нужен, – подумала она. – Пусть протухает в тюрьме. А мне пора на самолет. Остались сутки. Всего сутки…»

ГЛАВА 54

Прокуратор ходил вокруг Жезу,

с любопытством рассматривая его хитон, босые ноги, жилистую шею, землисто-темную от пустынного загара. «Он совсем не боится. Он ждет. Он хорошо знает, о чем мы будем с ним говорить…»

– Я, наверное, ошибаюсь, – произнес прокуратор, останавливаясь напротив Жезу. – Но мне показалось, что ты искал со мной встречи.

– Ты не ошибаешься, – ответил Жезу.

– Что ж, – Понтий Пилат остановился и скрестил на груди руки. – Говори.

Жезу медленно повернул голову, посмотрел на центуриона, стоящего у ближайшей колонны, а затем вопросительно взглянул на Пилата. Он негласно спрашивал у наместника, не пожалеет ли он, что это живое олицетворение могущественной власти кесаря станет свидетелем их разговора.

Понтий Пилат то ли кивнул, то ли посмотрел себе под ноги и снова пошел вокруг Жезу, словно хищник, выжидающий удобного для нападения момента. Говорить с Пилатом – уже честь, но говорить с ним наедине – величайшая уступка со стороны наместника. «Он уже ставит мне условие, – подумал Пилат, с любопытством поглядывая на Жезу. – И я, конечно, выполню его. Потому что это человек необыкновенный. И он нужен мне… Я думаю, что нужен».

Он поднял руку – сухую, истонченную руку, изуродованную шрамом от удара копья, слабо шевельнул пальцами, и центурион, эта могучая кровавая статуя, пришел в движение. Шевельнулись округлые мышцы под бронзовым нагрудником, напоминающим чешуйки броненосца; матово сверкнул scutum, овальный щит, обитый бронзовым кантом и острым навершием; из-под аттического шлема сверкнули безразличные, жемчужно-холодные, жестокие глаза, и в покорном согласии качнулись на нем перья. Центурион вышел, но казалось, что он остался на месте, и лишь работой сильных ног сдвинул прочь от себя, как бесполезную пока вещицу, резиденцию наместника, этот мраморно-белый куб, чем-то напоминающий огромную клетку для птицы.

Теперь Пилат смотрел на Жезу требовательно и жестоко. Он пошел на маленькую уступку, но был готов покрыть ее сторицей.

– Я разделяю твои мучительные сомнения, – сказал Жезу. – Префекту преторианской гвардии Луцию Элию Сеяну не избежать гражданской войны, ибо тех, кто готов его поддержать после покушения на Тиберия, слишком мало.

Понтий не отвел взгляда. Седые брови дрогнули, и в глазах прокуратора, словно слезы, проступила печаль.

– Того, что ты сказал, уже достаточно, чтобы тебя убить.

– А что тебе даст моя смерть? Тебе ли сейчас тратиться по пустякам?

– И что ты еще знаешь? – Понтий улыбнулся, но улыбка была не настоящая.

– Ты думаешь о деньгах. Ты должен заплатить своим легионерам, чтобы

они пошли за тобой в Рим. А легионерам нужно много денег, потому что в Иудее им лучше, чем в Риме. Снова взять из корвана ты уже не можешь, потому что об этом станет известно в сенате, и заговор будет раскрыт. И отказать Сеяну в поддержке у тебя не хватит сил… Мостик, по которому ты идешь, очень хрупкий, и ты не видишь другого берега.

Пилат недолго молчал.

– Это все, что ты хотел сказать мне?

– Этого достаточно, прокуратор.

– Тебе или мне?

– Нам обоим.

– Обоим? У тебя хватает смелости видеть нас вместе? – Пилат посмотрел себе под ноги. – Место рядом со мной навсегда занято моей тенью. Тебя давно били, бродяга?

– Мою тень бьют каждый день. И мне очень печально по этому поводу.

– Ты веселый человек, Жезу. Я повидал много таких весельчаков. Все они думали, что и на кресте тоже будут шутить.

– Поверь мне, если ты отправишь меня на крест, то будешь плакать вместе со мной.

– Ты испытываешь мое терпение… – Пилат близко-близко подошел к Жезу, как никогда не подходил к арестантам. – У тебя много людей?

– Весь мир, прокуратор.

– Не преувеличил?

– Многие еще сами об этом не знают.

– И как… ты это делаешь?

– Спроси об этом у Бога.

Пилат отошел, покачивая головой.

– Для тебя слова, что орешки. А если вырвать тебе язык?

– Мало что изменится, прокуратор.

– Даже так?!

Пилата начал раздражать разговор. Для начала надо бы сбить с этого бродяги спесь и научить его вежливости. Вызвать центуриона?.. Пилат представил, как будет кричать и корчиться этот умник под ударами плетей. Разговаривать надо с подготовленными людьми, в которых осталась лишь одна телесная суть. А все наносное – гордость, ум, ирония, самоуверенность – легко срывается орудиями наказания.

– Я говорю правду, прокуратор, – заметил Жезу. – Разве ты еще не убедился в этом?

– Мне не нужна твоя правда, иудей! – жестко ответил Пилат. – Есть я! И то, что я вижу и хочу, – есть моя правда.

– Мы говорим об одном и том же. О твоей власти, которой тебе не хватает. О том, что ты стар и тебе надо торопиться, ибо жизнь проходит там, в Риме, а здесь ты тратишь себя на никчемные допросы проповедников и понимаешь, что все это пустое…

– Молчать! – Прокуратор шагнул к Жезу и спросил так, как если бы выносил приговор: – Что ты можешь мне дать?

– Власть.

– Власть? Какая же у тебя власть, если здесь, сейчас я могу сделать с тобой что угодно, а ты не можешь ничего!

– Здесь? – переспросил Жезу, оглядывая потолок и колонны. – Ты только представь, какой видит твою резиденцию птица, парящая в небе. Это же белая капля. Крохотный камешек посреди пустыни, такой огромной, что ее невозможно охватить одним взглядом.

– И ты, обладая такой властью, все-таки пришел ко мне. Значит, тебе чего-то не хватает?

– Кнута и плетки, прокуратор.