Демоны в раю
Шрифт:
Кран купил у эмигрирующих в Израиль евреев трехкомнатную квартиру возле метро «Аэропорт», в писательском доме. От соседей узнал, что район кличут «дворянским гнездом» и «гетто». Дворянским за то, что в округе построено много жилищных кооперативов для деятелей всех видов искусств, а «гетто» за серьезное количество проживающих в районе лиц еврейской национальности.
— Вас не пугает, что мы евреи? — как-то спросила соседка Фаня Абрамовна, женщина очень пожилая, но крепкая, как скорлупа грецкого ореха. Она во время войны выжила в
— Меня не пугает, — ответил Кран.
— А вдруг погром, и вас с нами заодно? Кстати, вы похожи на еврея!
— Значит, судьба…
— У вашей жены грустный вид, — определила Фаня Абрамовна. — Но девочка — прекрасная! Такие ясные глаза!..
Кран с Надькой жили, почти не разговаривая.
Странно, но они с прежней страстью совокуплялись, но более не шептали слов любви, не случалось нежности в их прикосновениях. Они отворачивались друг от друга и засыпали чужими, как только удовлетворялась плоть.
Лишь по утрам их объединяла маленькая Светка, не ведающая, что трещина между папкой и мамкой аж до центра вселенной. Она засыпала между ними, заполняя эту трещину запросто, но лишь на время утреннего сна, недолгой неги…
Надька сидела дома со Светкой, а Кран принялся воплощать мечты детства.
Маклеры подобрали ему помещение под большой офис, в котором он сделал евроремонт, наполнив помещение дорогой вычурной мебелью.
В течение месяца Кран собрал лучшую рекламную команду в Москве, перекупая таланты вдвое, втрое от их стоимости, чем разогрел рынок до нездорового ажиотажа.
Как-то Надька приехала к нему в офис, но, увидев патлатых, увешанных бижутерией мужиков, которые укладывали свои ноги на столы и ноль внимания на нее, девок, похожих на проститутку из фильма «Pretty woman», стены, увешанные чем-то омерзительным, почти порнографическим, кинула Крану короткое «мудак» и больше никогда не интересовалась мужниным бизнесом.
Он ее то бил отчаянно, так что ребра ломал, то пытался нежностью или подарками дорогими — все мимо. Когда он окончательно понял, что и их жизни «мимо», с грустью успокоился, позволив Надьке жить по одной ей понятной надобности. Расходиться не хотел, Светку любил, да и чужая Надька была родной…
Все время Кран проводил в своем агентстве, которое вскоре получило нескольких «Каннских львов» за лучшую рекламу. Пошел клиент, дорогой, богатый, раскручивающий пирамиды, как государственные, так и частные. Бабки потекли рекой, и не какой-то там Переплюйкой, а полноводным Нилом.
А потом Кран стал покупать телевизионное время. Выигрывал аукционы, давая вдвое против других, рискуя отчаянно, но всегда выигрывал вчетверо, насыщая золотое телевизионное время бриллиантовой рекламой.
За Краном таскалась целая армия прихлебателей, улыбчивых и подобострастных, которых он не гнал от себя, а наоборот, зазывал, улыбаясь и приговаривая:
— Бабок лом!
Проигрывал сотни тысяч в казино, пил «Луи Тринадцатый» как подорванный,
— Все играют на меня! По-крупному! В цифру!!!
Стоял с выпростанной из брюк рубашкой, косоглазый, качался, но продолжал сосать дорогой коньяк и орать, пугая даже собственную охрану.
— Я тебе дам, сука, поздние ставки! — ревел он крупье. — Я, сука, двадцатку поднял, а ты поздние ставки! Запись смотреть! Ты покажи мне кино про поздние ставки! — оборачивался к охране. — Расстреляйте суку!!!
Ему все прощали. А попробуй не прости!.. Уже под утро он тащился в бардак, заставлял телок зажигать голыми на капоте его бронированного «Мерседеса», а потом спал с ними до полудня, с вялым членом, с тоской в страшных снах… Он пил за всех Петровых, которые недопили в своих жизнях. Он жил за всех бедных, которые не дожрали деликатесов и не доездили на иностранных авто…
А потом он как-то вечером, сидя в своем «шестисотом», вдруг увидел из окна знакомое лицо из прошлого. Мужик шел пешком, нес в одной руке дешевенький торт, а в другой три цветка непонятно какого происхождения.
Кран аж подпрыгнул на мягком диване. Схватил громкоговоритель и заорал в микрофон.
— Пловец!.. Эй, Пловец!!! Это ты?!!
Мужик обернулся, действительно оказавшись Пловцом, чуть постаревшим, с чуть потускневшими глазами.
— А это я — Кран!
Он велел водителю тормозить прямо посреди улицы. Из джина охраны высыпались автоматчики, и движение в центре города остановилось. Никому в голову не приходило возмущенно посигналить. Могли реально убить. На дороге лишь тарахтели в плотной пробке машинки маленьких людей.
Кран опустил бронированное стекло, высунул из окна здоровенную морду.
— Не узнаешь? — продолжал он орать в микро фон. — Это же я!.. Это я Надьку у тебя увел!..
Пловец тихо произнес:
— Здравствуйте…
— Или ты у меня ее увел?.. Ха!..
Стоящий в тридцати метрах гаишник старательно делал вид, что не замечает тихой пробки и разговора мощностью в пятьдесят децибел.
— Ну иди сюда, родной!
Пловец подошел к вылезшему из броневика Крану, а тот, словно братом ему был, вдруг обнял крепко, да засосал в самые губы.
Пловец слегка сопротивлялся, стараясь сберечь торт и цветы.
— Владимир… — пытался он что-то сказать.
— Да не надо отчества! — радовался встрече Кран. — Ты чего сейчас делаешь?
— Домой иду.
— А цветы кому?
— Жене…
— Жена подождет! — решил Кран и принялся заталкивать знакомца в машину. — Поехали со мною обедать! Сейчас выпьем коньячку! В «Феллини» был?
— Нет… Но смотрел!
— Ну, милый, я тебе сейчас жизнь показывать стану!..
На удивление, Пловец не особо сопротивлялся, сидел на мерседесовском диване и слегка таял от дорогого запаха кожи и еще каких-то неведомых ароматов, слившихся в единый — как будто райский.