День ангела
Шрифт:
Он смотрел на ее лицо и не узнавал ее. Дело было не в том, что оно, почти до конца утратившее яркую миловидность, пополневшее и обезображенное пигментными пятнами, уже не могло привлечь его, а в том, что он вдруг до жжения в груди ощутил, что не может оторваться именно от этого, подурневшего лица, не может жить без него, и удивлялся, как же он не понял этого сразу, отпустил ее и потерял столько драгоценного времени.
Он вслушивался в то, что она говорила, потому что каждое слово заново подтверждало ему, что это и в самом деле она, и произносилось неповторимо ее, особенным голосом, но дело было не в значении того, что она произносила, а в той все сильнее и сильнее разгорающейся радости, которая внезапно наполнила его так, как будто он первый раз вышел в весенний,
Дневник
Елизаветы Александровны Ушаковой
Париж, 1960 г.
Пишу наспех. Только что пришли домой. Сегодня доктор Пера подтвердил нам диагноз. У Георгия рак левой почки с метастазами в легкое. Надежд на выздоровление никаких.
– Русский человек, – сказал ему на это Георгий, – привык надеяться на Бога, а не на таблетки.
Доктор Пера только пожал ему руку обеими руками. Мы вышли с мужем на улицу, пошли по бульварам в сторону Ситэ. Сначала говорили о каких-то пустяках, быстро говорили, себя не слышали. По дороге остановились в аптеке, взяли лекарство для инъекций на случай сильных болей. Доктор Пера спросил, можно ли рассчитывать на Верину помощь, она ведь госпитальная медсестра и живет недалеко от нас. Я сказала, что, разумеется, можно. У нас, кстати, огромная квартира, нам двоим и не нужна такая, и мы с Георгием много раз предлагали ей переехать к нам вместе с мальчиком после Ленечкиной смерти, она бы экономила в этом случае большие деньги. Но Вера – это Вера. Зачем мы ей!
Господи, что я пишу? Муж мой помирает, а я забочусь об отношениях с невесткой! С ума я, что ли, сошла? У самого входа в аптеку – огромное желтое зеркало. Увидела нас с Георгием в этом зеркале и почувствовала, что вот и закончилась жизнь. Страшно мне? Мне страшно. Смотрю на своего мужа и думаю: бедный мой! Прожили тридцать восемь лет вместе, спали на одной кровати, ели за одним столом, а у каждого на уме было что-то свое, и каждый смотрел на другого с тоскою, словно мы чего-то каждую минуту ждали, да так и не дождались.
Покормила его обедом сейчас, прилег отдохнуть. Похудел, половина осталась. После того как он поспит, пойдем к Верочке. Нужно уговорить ее пожить с нами. Завтра обещали сильный дождь, а то бы нужно поехать на кладбище и мальчика взять с собой. Вера его возит на могилу только дважды в год – на Пасху и на Рождество, а это неправильно. И нужно с ребенком говорить об отце почаще, рассказывать ему, каким он был, какие игры любил, как заботился о животных. Георгий, кстати, уверяет меня, что Митенька наш – больше русский, чем Леня. Он говорит: «Вот ты увидишь, он у нас как Пьер Безухов будет, я в нем это чувствую. А в Лене много было разболтанного, европейского, не нашего». Но Митя ведь еще дальше от России на целое поколение! Откуда же в нем это «наше»? Георгий, конечно, про другую Россию говорит, я его понимаю. Та Россия, которую он в Мите хочет увидеть, только в книжках осталась. Что-то я опять не то пишу.
Главное – правильно Георгия кормить сейчас, и чтобы он гулял побольше. Курить он уже бросил, значит, на легкие будет меньше нагрузки. В церкви нужно бывать. Я всегда говорила, что мы мало стали в церкви бывать. Горе нас переломило. Что я пишу. Я о другом должна думать. О другом. Если бы я Георгию не лгала, как проклятая, было бы у него больше сил? Мне теперь кажется, что это я у него силы отнимала. Мне прибавлялось, у него отнималось. А вдруг он от этого, от отнятого, заболел сейчас, кто знает? Когда людей не любят или им кажется, что их не любят, они ведь болеют, а многие даже умирают, мне всегда так казалось.
Как он похудел, господи. Родной мой. Родной мой! Родной мой. Пера сказал, что сейчас какое-то есть новое лечение, но в нашем случае оно не годится. Откуда же он может знать, что оно не годится?
Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой
Шанхай, 1938 г.
Мы с доктором Рабе в Шанхае. Кругом война, столько горя, а здесь работают все рестораны и магазины, шум, автомобильные гудки, огни, вспышки рекламы, сверкают витрины. Идет дождь почти непрерывно. Рикши на велосипедах похожи на только что слепленные из мокрой глины фигурки. Шанхай показался мне еще экзотичнее, чем я представляла его себе по письмам Патрика. Город наводнен русскими, многие из
Доктор Рабе не очень многословен, поэтому мне приходится по крупицам вытягивать из него факты. Он, например, рассказал мне, что похищения с целью выкупа или получения важной информации – самое обычное дело в Китае, и знаменитый Чан Кайши, о котором я столько уже слышала, тоже был похищен несколько лет назад военными заговорщиками, которые требовали от него прекратить войну с коммунистами и вместо этого создать вместе с ними антияпонскую оппозицию. Но Чан Кайши был вскоре освобожден, а моего Патрика, похищенного неизвестно с какой целью, убили на девятнадцатый день.
– Китайская цивилизация сильно отличается от европейской, хотя и значительно старше ее. Она не облагородила, а только еще больше ожесточила их азиатские головы, – сказал доктор Рабе.
Я чуть было не спросила его, так ли он уверен, что цивилизация облагораживает европейские головы и сможет удержать людей от окончательной катастрофы. Но я не спросила. Когда я однажды попробовала рассказать ему о России, он меня оборвал. Доктор Рабе не считает Россию Европой, и у него к ней такое же снисходительное отношение, как у образованного белого человека к безграмотному черному или желтому. Он все еще верит в чистоплотность и порядочность Германии и хочет скорее вернуться туда и увидеть все своими глазами.
– Позор, грязь и мерзость всегда шли с Востока! Только на Востоке могло расплодиться такое количество двойных и даже тройных агентов. Люди окончательно перестают понимать, кому они служат и чьи задания выполняют. Если вы даже встретите Лисснера и напрямую спросите его о вашем муже, я не уверен, что он сразу вспомнит, по чьему приказу был похищен ваш муж и зачем его, в конце концов, уничтожили. На его совести слишком много всего, не может же он все запомнить!
Пообещал мне, что попробует выяснить, в каком именно ресторане легче всего встретить Лисснера. Мест, где собираются эти люди, всего два-три. Я не уеду из Шанхая, пока не добьюсь хоть какого-нибудь результата.
Нью-Йорк, наши дни
Главное: не расставаться с ней надолго, не отпускать ее. Летом, в Вермонте, он не был уверен, что страсть к ее телу, которая так обожгла его, могла со временем стать чем-то большим, чем страсть. Судя по отвращению, с которым он убежал, увидев ее идущей навстречу в длинном, нелепом синем платье, подол которого волочился по траве, а рядом шел лысый мужик (Ушаков всякий раз называл его про себя лысым мужиком!), – судя по этому отвращению, в котором телесное и душевное так соединилось, что захотелось одного: навсегда выдернуть ее из памяти, – судя по этому отвращению, от которого его до сих пор начинало трясти, как только он вспоминал это утро, Ушаков понимал, что теперь, встретив ее с огромным животом, в котором толкалось и плавало беззвучное неизвестное существо, связывающее ее не с ним, а с тем мужиком, который, крича и содрогаясь, девять месяцев назад залил ее своим семенем, – теперь нельзя было ни в коем случае отпускать ее, потому что без нее все его сомнения поднимутся заново.