День без вранья (сборник)
Шрифт:
Готовила она плохо. Есть можно, и они ели. Но еда неизменно была невкусной. Должно быть, ее способности лежали где-то в другой плоскости. Теща – органически справедливый человек. Эта справедливость ощущалась людьми, и к ней приходили за советом. Она осталась без мужа в двадцать девять лет. Он бросил ее. Во время похорон Сталина его затоптали. Ушел и не вернулся. И ничего не осталось. Должно быть, затоптали и размазали по асфальту. Она старалась об этом не думать. Сейчас, в свои семьдесят лет, ей ничего не оставалось, как любить свою дочь, внуков, зятя.
Со своей матерью Месяцев виделся редко. Она жила в Ялте, у нее был собственный дом. На лето мать перебиралась в сарайчик, а дом сдавала отдыхающим. Копила деньги на зиму. Жильцы приезжали из года в год одни и те же. Образовалось что-то вроде дополнительной семьи. Эти дополнительные родственники терзали Месяцева просьбами, поручениями. Мать неизменно хвасталась, что у нее сын великий пианист, большой человек. А у больших людей – большие возможности.
Раз в год она приезжала к сыну в Москву и, чтобы не выглядеть приживалкой, затевала в доме генеральную уборку: стирала занавески, мыла окна, перебирала шкафы. И при этом беспрестанно разговаривала, делилась впечатлениями о жизни. Все в доме становилось вверх дном, никто ничего не мог найти. Никто не мог сосредоточиться на своей жизни. Все покорялись ее воле и ходили угнетенные. И тихо ждали, когда все кончится и она уедет.
Наконец мать уезжала, снабженная деньгами и подарками. Квартира и в самом деле сверкала, как невеста, сияла окнами, свежестью, как будто ее всю вытряхнули и выветрили на воздухе. Мать как бы оставляла после себя свою любовь и свой привет. И становилось грустно: отчего близкие люди так отчуждены друг от друга… Месяцева мучила совесть, он даже иногда плакал украдкой. Но жить с матерью он не мог. Мать была слишком активной в отличие от Лидии Георгиевны. Она не умела растворяться. И не хотела. Она должна была выразить себя. Видимо, эту черту Месяцев унаследовал от матери.
Сюткин… Месяцев вдруг вспомнил: это родственник ялтинских постояльцев. Он решил открыть собственную булочную, и в этой связи Месяцев должен идти в правительство и просить для Сюткина денег.
Месяцев не умел просить и унижаться. Но мать наивно полагала, что ее сын, процветая сам, должен бескорыстно помогать людям. Как бы платить процент от успеха. А скорее всего, просто хвасталась своим сыном.
Месяцеву нечем хвастать. Его сын – в сумасшедшем доме. Косит от Армии. Дочь учится на тройки. Посредственно. По своим средствам. Ни один не унаследовал его способностей и трудолюбия.
Месяцев стал делать необходимые звонки.
Своему помощнику Сергею, чтобы начинал оформление во Францию.
Дирижеру, чтобы согласовать время репетиций.
В Мюнхен.
На телевидение.
И так далее. И тому подобное.
Привычная жизнь постепенно втягивала, и это было как возвращение на родину. Месяцев – человек действия. И отсутствие действия угнетало, как ностальгия. Ностальгия по себе.
Больница оказалась чистая. Полы вымыты с хлоркой,
Месяцев успокоился. Он опасался, что попадет в заведение типа палаты номер шесть, где ходят Наполеоны и Навуходоносоры, а грубый санитар бьет их кулаком в ухо.
Алик вышел к ним в холл в спортивном костюме «Пума». Он был в замечательном настроении – легкий, расслабленный. Единственно – сильно расширены зрачки. От этого глаза казались черными.
– Ты устаешь? – спросил Месяцев.
– От чего? – весело удивился Алик.
– Тебя лечат? – догадался Месяцев.
– Чем-то лечат, – рассеянно сказал Алик, оборачиваясь на дверь. Он кого-то ждал.
– Зачем же лечить здорового человека? – забеспокоилась жена. – Надо поговорить с врачом.
В холл вошел Андрей. Друг Алика.
Какое-то время все сидели молча, и Месяцев видел, что Алик тяготится присутствием родителей. С ровесниками ему интереснее.
Жена выложила передачу на стол: горячее мясо в фольге. Икру в баночке. Фрукты. Алик тут же подвинул баночку к себе и начал выедать икру пальцем. Андрей принялся за мясо.
Теща ходила по магазинам, потом готовила весь день. То, на что ушло время, труд и деньги, истреблялось за минуту.
– Оставь на завтра, – не выдержала жена.
– А тебе что, жалко? – удивился Алик, глядя весело, без обиды.
– Ладно. Пойдем, – сказал Месяцев. – Надо еще с врачом поговорить.
Врача не оказалось на месте. А медсестра сидела на посту и работала. Что-то писала.
– Можно вас спросить? – деликатно отвлек ее Месяцев.
Медсестра подняла голову, холодно посмотрела.
– Вы не знаете, почему Месяцева перевели в общую палату?
– Ему пронесли недозволенное. Он нуждается в контроле.
– Что вы имеете в виду? – удивился Месяцев.
– Спиртное. Наркотики.
– Вы что, с ума сошли? – вмешалась жена.
– Я? Нет. – Медсестра снова склонилась над своей работой.
Месяцев с женой вышли в коридор.
– Глупости, – возмутилась жена. – Они все выдумывают. Деньги вымогают. Сейчас врачи – как шабашники.
– Неизвестно, – мрачно предположил Месяцев. – От него всего можно ждать.
– О чем ты говоришь? – строго упрекнула жена.
– Что слышишь. Ты и твоя мамаша сделали из него монстра.
Спустились в гардероб. В гардеробе продавали жетоны. При виде жетонов у Месяцева что-то защемило, затосковало в середине.
У входа стояли омоновцы в пятнистых формах. У гардероба черный парень продавал бананы и киви. Месяцев слышал, что эти черные парни – скупщики. Естественно, не сами же они выращивали бананы и киви.
Всего этого не было раньше: ни киви, ни ОМОНа, ни черных парней.
– Надо поскорее забрать его отсюда, – сказал Месяцев. – Поговори с врачом.
– Я говорила. Еще три недели.