День денег
Шрифт:
– Чероки, – сказал непонятное слово Парфен, глядя за окно.
– Чего? – спросил Змей.
– Джип «чероки», – пояснил Парфен. – Машина Больного. Стоит у дома. Значит, Больной дома.
– Голый номер, – сказал Змей.
Больной не был больным, просто маленького Сашу Гурьева спросили: «Почему такой толстый?» – и он надул губы и ответил: «Я не толстый, я больной!» – хотя был абсолютно здоров. Так он и получил кличку. Само собой, вслух ее никто не произносит теперь: Больной стал богат, ни с кем из друзей детства и соседей давно не знается, доживая здесь
– Почему голый номер? – спросил Писатель Змея. – Ты у него брал взаймы?
– Нет.
– А другие?
– Нет. Ясно, что не даст.
– Да почему же ясно? Никто не пробовал, а ясно! Вот мы сейчас пойдем к нему все трое и спросим рубль! Мы придем радужными призраками детства, и он умилится!
– Если в рабочий день у него машина стоит, значит, он вчера тоже пил, а сегодня болеет, – сказал Змей, знающий такие вещи. – С ним редко, но бывает.
– Наверно, поправляется сейчас? – с надеждой спросил Писатель.
– Никогда. Боится запоя. Лежит и перемогается.
– Тогда он не даст, – сказал Парфен. – Если он мучается, он злой. Чтобы и другим плохо было. Он не даст.
– Отнюдь! – поднял палец Писатель, почувствовавший вдруг прилив бодрости и фантазии. – С похмелья человека мучают кроме страданий физических – какие еще? Его мучают угрызения совести. Стыд.
– Это Больного-то? – засомневался Змей.
– А чем Больной хуже других? – задал Писатель гуманистический вопрос. – Моральное похмелье после выпивки, я уверен, терзает даже убийц и насильников. Пусть ему стыдно не перед людьми, близкими и далекими, но ему обязательно стыдно перед тем единственным, что он уважает, ценит и любит – перед собственным организмом. Да, Больной злится. На жену, на детей, на весь свет. Но и моральное страдание нельзя не учитывать. И вот приходим мы – за рублем. И он понимает, что у него есть возможность сделать добро, он вдруг вспоминает, что добро это хорошо, что за него воздастся, благодеяние для похмельной души все равно что рассол для похмельного тела, и он даст нам рубль.
– Нет, – сказал Парфен не столько от сомнения, сколько от привычки оппонировать и быть пессимистом. – Ты не прав. Он стал богатым, заносчивым. Недавно он проехал мимо меня и обрызгал грязью. Мы придем и застанем его больным, жалким. Ему это будет неприятно. И он не даст рубля.
– Допустим, я приму твою версию! – воскликнул Писатель. – На самом деле я не принимаю ее, но, допустим, принял. Да, он жалок, болен. Но то, что к нему придут люди еще более жалкие, его утешит. И он даст рубль!
– Между прочим, – сказал Парфен, – просьба о рубле может быть им воспринята как насмешка! Он подумает, что мы считаем его таким жлобом, что не решаемся просить больше. И не даст рубля!
– Все зависит от того, как просить. Кто нам мешает сказать, что мы решили выпить бутылочку водки, но не хватает всего лишь рубля. В этом нет ничего для него унизительного. И он даст рубль!
– Он позавидует: вот, люди сейчас получат удовольствие, а он вынужден терпеть, не может
– Ты не знаешь психологию пьяницы. Настоящий пьяница рад не только за себя, когда сам пьет, он рад, когда и другие пьют. На самом деле тут скрыто подсознательное злорадство! – разгорался Писатель. – На самом деле пьяница, одобряя явно питье других, предвидит, что после питья эти другие будут мучиться с похмелья, и он поощряет их, по сути, не во благо им, а во вред! Поэтому Больной даст рубль!
– Но, если дома его жена, – не сдавался Парфен, – Больной будет думать не только о своих амбициях. Вчера он напился, он протратил сколько-то денег, а сегодня у него будет повод доказать жене, что он не мот и копейку считать умеет. И не даст рубля!
– Больной, я думаю, не из тех, кто – с похмелья или в любом другом виде – делает что-то на потачку жене. Наоборот, он будет рад досадить жене за то, что ей хорошо, а ему плохо. И даст рубль!
– А ты не исключаешь, что жена здесь вообще ни при чем? Ты разве не знаешь закон всех мотов: сегодня они тратят тысячи, а завтра, жалея деньги, торгуются из-за гривенника и удавятся из-за копейки. Поэтому он не даст рубля!
– Но есть и другой закон! – сказал Писатель. – Закон общности похмельных душ! И в силу этого закона он даст рубль!
Исчерпав свои доводы, Писатель и Парфен посмотрели на Змея – как на третейского судью.
Тот, понимая важность своей роли, подумал и сказал:
– А почему рубль? Тогда уж сразу десять или сто. Для него сто – как для меня копейка.
– В самом деле! – сказал Парфен.
– Вы не понимаете! – усмехнулся Писатель. – Именно рубль! Во-первых, потому что нам пока нужен только рубль. Во-вторых, я хочу его оскорбить. Дескать, больше ты все равно не дашь, так хотя бы – рубль.
– Но он же поймет, что это издевательство! – сказал Парфен. – Ты этим добьешься только того, что он и рубля не даст!
– О, как вы плохо знаете психологию! – огорчился Писатель. – Да, он поймет. И захочет доказать, что не такой уж он жлоб. И даст именно не рубль, а десять, сто, тысячу, наконец!
Горло Змея сдавило спазмом жажды, и он привстал:
– Пошли!
Глава шестая
Посещение Больного. Смерть над ухом. Рубль с неба.
Тридцать три тысячи с земли
Они медленно, словно преодолевая ветер времен и пространств, пересекли улицу, вошли во двор, позвонили в металлическую дверь.
Возле двери был домофон, оттуда послышался хриплый голос:
– Кто?
– Свои! – сказал Змей.
– Ладно! – ответил голос, и дверь сама собою распахнулась, открывая длинный коридор. В конце коридора показался Больной, кутающийся в махровый халат.
– Стоять на месте! – сказал он. – Что нужно?
– Всего лишь рубль, Саша, – сказал Писатель с елейным ехидством.
– Вы кто?
– Ты что, не узнаешь? – удивился Змей. – Мы…
– Стоять тихо и спокойно! Вам рубль? Рубль? А почему не десять, не сто?