День Гагарина
Шрифт:
— Не волнуйся, — подбодрил Дмитрий Павлович.
Я вырулил самолет на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Меня охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга. Лечу! Лечу сам! Только авиаторам понятны мгновения первого самостоятельного полета. Ведь я управлял самолетом и прежде, но никогда не был уверен, что веду его сам, что мне не помогает инструктор. Я слился с самолетом, как, наверное, сливается всадник с конем во время бешеной скачки. Все его части стали передатчиками моей воли, машина повиновалась, делала то, что я хотел.
Сделал круг над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил
— Молодец, — сказал инструктор, — поздравляю…
Мы шли по аэродрому, а в ушах продолжала звенеть музыка полета. А на следующий день товарищи говорят:
— Знаешь, о тебе написали в газете…
Газеты на аэродроме не оказалось, достал я ее только через неделю в городе. Там было всего несколько строк о моем полете, были названы мои имя и фамилия, помещена фотография: я в кабине самолета, подняв руку, прошу разрешения на взлет. Когда был сделан этот снимок, кем написана заметка, я не знал. Видимо, все это организовал Дмитрий Павлович. Значит, он был уверен во мне, знал, что не подведу.
«Заря молодежи» — так называлась газета саратовских комсомольцев, в которой столь неожиданно отметили меня. Первая похвала в печати многое значит в жизни человека. Мне было и очень приятно видеть свое имя напечатанным в газете, и в то же время как-то неловко, что из всех товарищей почему-то написали именно обо мне. Но все-таки я послал экземпляр «Зари молодежи» домой, в Гжатск. Мама в ответном письме написала: «Мы гордимся, сынок… Но смотри не зазнавайся…»
Полеты становились все более интересными. Мартьянов теперь посылал меня и других курсантов, тоже летающих самостоятельно, в пилотажные зоны и на маршруты. Ощущая холодок волнения, мы учились выполнять виражи, перевороты через крыло, полупетли и петли Нестерова, «бочки». Все шло нормально. С каждым днем наши действия в воздухе становились все более уверенными, вызывавшими одобрение и летчика-инструктора, и командира звена. Было приятно сознавать, что мы постепенно становимся крылатыми людьми. Я научился летать на Як-18, но знал, что мне ой как далеко до Сафронова, до Денисенко, до тех летчиков, которыми гордится страна.
Незаметно подкралась тихая осень. Через аэродром потянулись паутинки бабьего лета, в палатках по ночам становилось холоднее. Подошла пора выпускных экзаменов. Опять — в который раз — экзамены! Но и теперь я их выдержал: самолет Як-18 — «отлично», мотор — «отлично», самолетовождение — «отлично», аэродинамика — «отлично»; общая оценка выпускной комиссии — тоже «отлично». После экзаменов все мы, летавшие на «шестерке желтой», подошли к машине. Хотелось еще раз, на прощание, дотронуться до ее крыльев, посидеть в кабине, взглянуть на приборы. Кто знает, на каких самолетах доведется еще летать! А этот старенький, повидавший виды Як-18 стал для нас родной машиной.
Некоторые курсанты нашего аэроклуба ушли в гражданскую авиацию. Их привлекали дальние рейсы по родной стране, полеты за границу. Ведь трассы советского Аэрофлота пролегают во многие страны мира. Кое-кто отправился в авиацию специального применения, работающую на сельское хозяйство, на медицину, на геологию. А я хотел стать военным летчиком-истребителем. Почему? Мне нравилась военная дисциплина, нравилась военная форма. Мне хотелось
Я получил направление в Оренбургское авиационное училище. Ехал туда не один, с товарищами. Все они были ловкие, смелые парни, способные на решительные поступки. Все самозабвенно полюбили авиацию, летное дело.
Нас провожал Мартьянов. Ожидая, пока отправится поезд, мы ходили с ним по перрону, шуршащему гравием, и говорили о будущем. Дмитрий Павлович — человек, навсегда влюбленный в авиацию, предсказывал, что с каждым годом она будет совершенствоваться, что самолеты станут летать еще дальше, быстрее и выше.
— Будущее принадлежит вашему поколению, — сказал он на прощание, крепко пожимая нам руки, — вы еще полетаете на таких машинах, которые нам и не снились… Грустно было расставаться с милым Саратовом, с красавицей Волгой, с прежней мечтой стать инженером-литейщиком, с таким добрым наставником, как Мартьянов. Но что делать! Поезд увозил меня к новой мечте — стать летчиком-истребителем. Ведь и Покрышкин, и Кожедуб, и Маресьев были истребителями.
ПРИСЯГА
НА ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ
Степной Оренбург встретил нас приветливо. Город выглядел так, как о нем рассказывал Мартьянов, окончивший здесь суворовское училище. Ровные, прямые улицы, невысокие дома, сады с уже облетевшей листвой. На рынках — изобилие колхозных продуктов, лошади и верблюды. Словом, город поменьше Саратова, но со своим строгим уральским колоритом. Здание военного училища стояло на высоком берегу Урала, сливалось с пейзажем, вписывалось в необозримый простор. Из его окон открывался красивый вид. на зауральскую лиственную рощу и голубые, без конца и края, степные дали. Оттуда доносился шум авиационных двигателей. Там, на аэродроме, ключом била жизнь, к которой мы так стремились.
В главном корпусе на стенах в обрамлении дубовых листьев и гвардейских черно-оранжевых лент висели портреты знаменитых советских летчиков, прославивших училище: Михаила Громова, Андрея Юмашева, Анатолия Серова… Больше двухсот тридцати фотографий Героев Советского Союза, научившихся летать на просторном Оренбургском аэродроме. Мы становились наследниками их славы и внимательно всматривались в их такие разные, но одинаково мужественные лица, припоминали, кто чем прославил Родину. Тут были и те, кто совершал первые дальние перелеты по стране, и те, кто вслед за экипажем знаменитого летчика Валерия Павловича Чкалова прокладывал пути через Северный полюс в Америку. Много было здесь советских асов, совершивших беспримерные подвиги в воздушных сражениях Великой Отечественной войны. Эти стенды напомнили мне галерею героев 1812 года, которую несколько лет назад пришлось увидеть в Зимнем дворце. Но там были только одни генералы, а здесь встречались и лейтенанты.
Нам предстояло научиться летать на реактивных самолетах, которые уже прочно вошли в повседневный быт советской авиации. Было интересно узнать, что пионер реактивного летания Григорий Яковлевич Бахчиванджи, сын слесаря-механика и сам бывший рабочий, став летчиком, еще в начале 1942 года первым поднявший в небо реактивный самолет, тоже учился в Оренбургском училище летчиков. О таких полетах, об эре реактивных самолетов прозорливо мечтал К. Э. Циолковский. Она уже наступила, эта новая эра, и нам, будущим курсантам, предстояло продолжать и развивать замечательное дело, которое еще в годы войны начал смелый советский летчик.