День Литературы 146 (10 2008)

Газета День Литературы

empty-line/> В Коктебеле необходимо создать единое культурное пространство, чтобы каждое произведение искусства дошло до жителей и гостей, влилось в такое же культурное пространство Крыма, Украины. Всё, что делается в области культуры, а не псевдокультуры, в Коктебеле должно слиться под крылом историко-культурного и природного заповедника "Киммерия Волошина".

Бескультурье, невежество, оголтелый, тупой бюрократизм всё больше проникают в государственный аппарат, принимая самые нелепые и абсурдные формы. Необходимо защищать всеми силами разумное, доброе, вечное, что в своё время сеяли лучшие умы и души русской культуры, и что так бездумно и безжалостно отбрасывается, затаптывается, уничтожается во имя так называемых экономических интересов. Именно в Коктебель, который ещё в начале двадцатого века стал центром русской культуры, стремились и стремятся прогрессивно мыслящие люди, уставшие от непонятного им хаоса, творящегося в стране, привести в порядок свои мысли, посмотреть со стороны и более объективно на все происходящие события, поделиться друг с другом мыслями и чувствами.

И что же они видят в Коктебеле? Огромную, на весь поселок распростёртую стройку, и, что самое страшное, стройку на побережье, где в основном собираются все приехавшие отдохнуть и насладиться Коктебелем. Предприниматели, правдами и неправдами получив участки земли на побережье, а то и не получив их, начали грандиозное строительство, которое не прекращается и поныне. Забыты совесть, мораль, чувство меры, уважение к властям поселка, напрочь забыто уважение к самим себе. Из людей некоторые из них превращаются, скорее, в машины, делающие деньги. Бездумно возводятся многоэтажные здания гостиниц. И это в тот момент, когда нет достаточного водоснабжения, нет канализации, и уже сейчас идёт повсеместный сброс нечистот и фекалий в море, через речки, пруды, и просто выведенные к морю и спрятанные трубы. Это варварство - откровенное, очевидное, бездумное. И символом этому варварству является нелепая фигура медведя как символ звериной деятельности по принципу: закон-тайга, медведь-хозяин. Прямо болезнь какая-то, как можно больше оставить следов, а вернее, наследить.

И болезнь эта называется - "медвежьей".

Алла Большакова НАС НЕ ОТНЯТЬ

Каргашин С. В море нет светофоров. М.: РИПОЛ классик, 2008.
– 160 с.
– (Алтарь поэзии).

Некогда Виктор Астафьев советовал: читайте современных поэтов - и вы почувствуете пульс действительной жизни. Нынешние реалии подтверждают актуальность этих слов - несмотря на брюзжание критики, по инерции цепляющейся за старые

и потому вроде бы безусловные имена. Тем отрадней сквозь её нескончаемые охи и ахи услышать голоса молодые, звонкие - как набирающие силу, так и полновесно заявившие о себе. Думается, к последнему разряду и следует отнести творчество Сергея Каргашина.

Новая его книга приоткрывает одну из граней духовного мира нашего современника - человека, стремящегося выстроить альтернативу агрессивной псевдодействительности, своего рода защиту от её опустошающих сил. Кстати, нечто подобное недавно пытался сделать автор прозаического шлягера "Духless". Однако альтернативы в том нашумевшем и отшумевшем уже откровении, наполненном ужастиками "подземной" жизни и "интересными" позами потерянных мальчиков, не получилось. Констатация бездуховности - ещё не факт художественности.

Автор рецензируемого сборника, наоборот, сферу повседневного избирает как некую точку отталкивания в распознании вечного и загадочного "там", предстающего то в облике параллельного антимира:

Там было другое солнце,

Другая совсем трава.

Там птицы, свернувшись в кольца,

Шипели, завидев едва…

то "душистой веткой сирени на раскрытых ладонях утра". Именно поэтому он так резок в делении собственного (и нашего) бытия на внешнее и сокровенное, чётко проводит границу между подлинным (идеальным) и мнимым. Его поэзия - обострённое чувство полёта над "голубоглазой землёй", её солнечными "хмельными копнами", над воскресшими в зеленоватой дымке лугами и сеёлами, где

В палисаднике облако зацепилось за вишню.

Стало облако красным, ветки белыми вышли.

Закружилась по саду сумасшедшая радость!

Всё, как в старом кино, - задрожало, смешалось.

Вдруг дохнуло дымком, синей речкой, лугами…

И именно поэтому в его восприятии не спорят, а растворяются друг в друге три прастихии - земля, вода и небо: "Небо - это большая река. Звёзды - лишь островки". В игре света и цвета ("Цветок состоит из света") доминирует небесно-синее: "Вот она, калитка, прямо в синь!" Но - главное - воздушность, прозрачность заоблачно-небесного уравновешивается в его стихах телесностью, насыщенностью красок земного бытия, то есть сопровождается игрой действительно природных, действительно жизненных сил:

Небо питается снами.

Травы питаются небом.

В тьме зарождается пламя.

В гриве коня дремлет ветер.

Всё исполнено динамики, движения, пред которым отступает горечь несбывшегося и благодаря которому свершается чудо настоящего:

Но мне чудится… чудится… чудится:

Ржавой горечи прошлого - нет!

И над нашей завьюженной улицей

Снова кружит ромашковый свет…

Правда, "ржавая горечь прошлого" и "ромашковый свет" - это уже не совсем Каргашин: точнее, Каргашин, легковесно принимающий на веру легенды отцов. Но об этом чуть позже. Главное в его узнавании мира: вечное невозможно без преходящего, а "мимошедшее" так же вечно, как чист и всегда по-новому свеж "у первых апрельских капель - голос прозрачный, синий". В этой притирке "вечного и мимошедшего" распознаётся и есенинская боязнь что-то сломать неуклюжим движением, и экзальтированно-блоковское:

Я твоё не спугну цветенье -

Отойду и замру вдали.

Оставайся прекрасным виденьем,

Не касайся подольше земли!

Сергей Каргашин, несомненно, - выразитель есенинско-блоковской традиции. В этом достоинства его стиха, в этом же и его слабость. "Вот он край мой, до боли знакомый! / Речки, избы. По окнам резьба"… Прошу прощения, но сколько можно талдычить одно и то же, да к тому же заёмными словами! А "патриотизм", утверждающий себя за счёт отрицания "другого"? "И пускай Европа с жиру треснет - Не постичь ей нашей высоты!" Неужто так сложно узреть очевидное? Сегодня именно Россия выступает законной наследницей Европы Данте, Шекспира, Сервантеса, Гёте - хранительницей лучших её традиций, во многом уже утраченных из-за агрессивного вторжения люмпен-эмигрантской псевдокультуры, психологии людей "перекати-поля". Впрочем, как интуитивно почувствовал сам Каргашин, "нас от нас не отнять" (в оригинале: "Меня у меня не отнять"). "И пусть кружатся времени лопасти", чуть переиначу я автора:

Нас от нас не отнять.

Россия, как крепость над пропастью,

Стояла и будет стоять!

Михаил Бондарев ПО-РУССКИ БЕЗ ЗАКУСКИ

Валентин Сорокин. Сувенир. Политическая сатира. Изд. "Алгоритм". М., 2008.

Когда народ кого не любит,

полки его и деньги - прах. Гавриил Державин

Не открою Америки, если скажу, что сатира и басня - древнейшие из литературных жанров. Краткие иносказательные нравоучительные стихи и художественные произведения, остро и беспощадно высмеивающие нравственные пороки общества, писали задолго до нашей эры индийские философы, мудрецы Древней Греции и Рима. До нас дошли творения выдающегося древнегреческого баснописца Эзопа, которого принято считать прародителем этого жанра. В XVII веке "эзоповым языком" виртуозно владел француз Жан де Лафонтен. С переводов сочинений Лафонтена начал свой лучезарный басенный путь наш великий соотечественник - Иван Андреевич Крылов. Его оригинальные творения восхищали многих русских писателей и поэтов, а Гоголь писал, что басни Крылова стали "книгой мудрости народа". Басня хороша тем, что легко запоминается, она очень точна и ёмка по содержанию, в ней нет лишних литературных вывертов и "плетения словес".

"Крыловские басни крылаты до сих пор, мы их знаем не хуже тебя, - подумает дотошный читатель и тут же добавит: - Нынче не сходят с экранов "сортирики" и "пошлописцы" самых разных мастей, а хорошие умные басни мы не читывали давно. А что, их разве сегодня кто-нибудь пишет?" Оказывается, русская басня не умерла, чему я был приятно удивлен, прочитав книгу "Сувенир", только что вышедшую в в московском издательстве "Алгоритм". Её автор - известный русский поэт Валентин Сорокин.

"Сувенир" Валентина Сорокина - это "увесистый", более чем 400-страничный сборник, в который вошли политическая сатира, басни, эпиграммы и частушки, написанные автором в разные годы. Сразу отмечу, что большинство произведений посвящены умопомрачительным 90-м годам XХ века, когда казалось, что Россия стоит на краю пропасти. Сегодня, оглядываясь назад, можно смело утверждать, что так оно и было. "Герои" сорокинского "Сувенира" - советские, российские и зарубежные политики, тележурналисты и писатели, "деятели" культуры и популярные эстрадные исполнители. Автор поэтической книги выводит на чистую воду "перевёртышей" - элиту "великого и могучего Советского Союза", не так давно носившую возле сердца билеты коммунистической партии. Но дунул гнилой западный ветер и рухнул Союз нерушимый. Флюгер показал в сторону новых идеалов, ведущих нас в очередное "светлое будущее":

Несчастный мой народ, ты радости не жди,

Не выбраться тебе

из этой жуткой драмы:

Партийно-комсомольские вожди,

Захапав банки, нынче лезут в храмы…

В сатирических стихах и баснях автор с нескрываемой болью подчёркивает простодушие и излишнюю доверчивость русских людей, которых легко можно сбить с толку любыми даже казалось бы самыми фантастическими и лживыми обещаниями высоких, но часто не видящих дальше своего носа и кармана, государевых чинов:

О, русские - воинственный народ,

И нас не удивить штыком, гранатой, ранцем,

Жаль, слишком широко мы разеваем рот

В родной стране перед любым засранцем.

При первом прочтении может показаться, что Валентин Сорокин несколько "перегибает палку", часто повторяется, вращается вокруг одних и тех же имён и событий. Но, я думаю, каждый честный читатель, переживший и на своей собственной шкуре испытавший цинизм и беспощадность псевдодемократической власти и беспредельного рынка, ввернув ядрёное русское слово, воскликнет: "Автор прав, как же нас тогда зае.. ли чубайсы, гайдары, хакамады и ЕБН!"

А начиналась эпоха разорения могучей державы, если мне не изменяет память, в 1985 году с "горбостройки", лихо затеянной главным немцем, собирателем германских земель из Ставрополья Михаилом Меченым. Наш многострадальный и многонациональный народ, вкусив гласности и плюрализма, был ловко дезориентирован:

Надеялись овечки, что баран

Их проведёт сквозь гибельный туман

К реке, где по воде бьёт мельничная лопасть,

Но отвильнул баран, а овцы - в пропасть, в пропасть…

Придя к власти, Горбачев недолго думая объявил "беспощадную" борьбу с пьянством. На юге России вырубались ценнейшие виноградники, в винно-водочных магазинах люди калечились в страшных давках и гигантских очередях, отправлялись на кладбище от выпитого денатурата, палёной водки и самогона. Гениальные умы придумали "трезвые свадьбы", на которых молодоженам и гостям разливали спиртное из самоваров и чайников, маскировали "водяру" под лимонад. Мне очень понятны строки, написанные Валентином Васильевичем ровно 20 лет назад:

Начальник, презирая алкоголь,

Убрал из магазинов хлеб и соль,

Повёл борьбу действительно по-русски,

Мол, пьянство прекратится без закуски.

Но алкаши, кивая головами,

Закусывают даже рукавами…

Теперь начальник запасает справки

К приказу - шить рубахи-безрукавки.

А с 1991 года, как говорится, пошло-поехало. За считанные годы народ был ограблен дважды, вспыхнули десятки межнациональных конфликтов (в одной только Чечне сотни тысяч погибших), распустили свои кровавые щупальцы криминальные группировки и террористы всех мастей, среди молодёжи махровым цветом расцвели наркомания и проституция. А со сцен кремлёвских дворцов, с иглы останкинского шприца неслись восторженные голоса поборников безграничной свободы от нравственных и духовных ценностей и всеобъемлющей рыночной экономики:

С экранов так вы нас наутешали:

Сестру, невесту, мать разнагишали,

Жену со мной рассорили и с братом,

Теперь - детишек травите развратом

И льёте яд в грядущие народы, -

Какие же вы звёзды? Вы уроды!

Валентин Сорокин метко использует крепкое русское слово, солеёную частушку (а как же, уважаемый читатель, по древнему обычаю на Руси желанных гостей всегда встречают хлебом-солью). Здесь важно - не пересолить и не переперчить, что, мне кажется, автору поэтического сборника сделать удаётся.

Но всё же, на мой взгляд, в сорокинском "Сувенире" за хулиганским и резким словом, бьющей наповал политической сатирой скрывается самое важное - любовь и сострадание к России и своему народу.

Гей, вы, реформаторы и мессии,

Я говорю вам,

продажным, разбойным лбам:

Прекратите высасывать кровь

из сердца России!

Повернитесь

к плывущим над бездною

русским гробам.

В начале ХХI века в России вроде бы происходят положительные сдвиги, и власть делает попытки повернуться к народу лицом. Но пока только в профиль.

Виктор Кречетов ЧУВСТВО ЭКИПАЖА

Читаю

сборник стихов

Бориса Орлова "Новые стихи" (М., "Вече", 2007)

и невольно вспоминаю Сент-Экзюпери, одним из первых сделавшего профессию орудием познания окружающего мира. Более того, профессия у Экзюпери не только средство познания мира, но и идееобразующее начало, позволившее писателю создать целую философию жизневосприятия и миропонимания. Ответственность каждого за всех и осмысленность человеческого труда поднимают человека на небывалую высоту.

"Самолет научил меня видеть мир таким, какой он есть", - признался как-то поэт Григорий Калюжный, тоже летчик. Есть у него такие строки:

Земля - корабль, что бури ждёт,

И только чувство экипажа

Её от гибели спасёт…

Может быть в ещё большей степени это "чувство экипажа" испытывает офицер-подводник, каким долгие годы был Борис Орлов и каким остался в душе, давно уйдя в литературу. "Земля-корабль" у Калюжного. А у Бориса Орлова "земля-суша", а корабль - Россия. В стихотворении, посвящённом экипажу атомной подводной лодки "Волгоград", поэт говорит:

Мы - часть России, мы несём границу

Страны по океанам и морям.

И другой не менее важный тезис:

Для государства субмарина - суша,

Россия там, где наш подводный флот.

Это гордое понимание значения своей профессии не исчерпывает всей глубины "подводного" мышления.

Болевое видение поэта рождает удивительно ёмкую развёрнутую метафору в стихотворении "Наш корабль", в котором Борису Орлову видится сегодняшняя Россия в образе подводной лодки, да ещё с болевыми ассоциациями, связанными с гибелью подводной лодки "Курск".

Россия, не зная курса,

Плывёт себе наугад.

Как первый отсек от "Курска",

Оторван Калининград.

Не просвещён, не обучен

Вовремя наш экипаж.

И по борьбе за живучесть

Не проведён инструктаж.

Гибнем в подъездах и в штреках -

Страшен кровавый след.

Но "Осмотреться в отсеках!"

Сверху команды нет.

Взрывчатка, ножи и пули -

Топит Россию братва.

Словно винты, погнулись

Курильские острова.

Судьба флота - это судьба России. Борис Орлов, сойдя на сушу, продолжает оставаться подводником, и эта его боль за отечество - самое ценное в его стихах. Ценное прежде всего потому, что оно искренне и высказано с такой силой, что нельзя её не почувствовать, нельзя после его стихов оставаться в стороне от общего дела.

Иногда говорят, что поэзия - в метафорах. Это, разумеется, однобокий взгляд на поэзию. Нередко поэты делают метафоры самоцелью. Стихотворение "Наш корабль" - пример того, что метафора является сильнейшим выразительным средством и здесь Борис Орлов не только поэт-подводник, но и Поэт с большой буквы и, конечно, высокий профессионал, владеющий всем поэтическим инструментарием.

Впрочем, это давно уже и неоднократно отмечалось в критике, и нет нужды говорить об этом. Однако с эсхатологическими настроениями поэта можно и не соглашаться. И несмотря на бедственное положение народа России, все же, кажется, команда "Осмотреться в отсеках!" сверху дана. Нельзя не замечать некоторых сдвигов в сторону "живучести" корабля по имени Россия. Но продолжать болеть за неё и болеть деятельно, созидая её будущее, - это долг каждого русского париота. Борис Орлов - один из них.

Герман Садулаев СМЕРТЬ МЕРЧЕНДАЙЗЕРА

Станислав Неженский был мерчендайзер.

Хотя это сразу так неправильно говорить. Как может быть живое существо, частица абсолютной истины, вечный спутник великого Бога, чистое сознание и свет - мерчендайзер? Даже просто человек, который мерило и всё в нём прекрасно, даже человек не может быть мерчендайзер.

Что с того, что человеку лет от роду двадцать с лишком, а прыщи с лица не сошли, даром клеросил литрами изводит, и весь не по годам согбенный, худой до противного, а сказать, что зато умный и читает Милорада Павича, так это неправда. Смотрит футбол и Дом-два.

Но и всё равно. Мерило ведь, всех вещей. И венец. И царь. И даже по образу и подобию. А если по образу и подобию, то как может быть… прости мне Господи, хулу несусветную… как может быть - мерчендайзер?..

А всё же, с другой стороны, Станислав Неженский был мерчендайзер. Потому что сам о себе так думал.

Станислав Неженский думал о себе: я мерчендайзер. И это беспонтово. Беспонтово быть мерчендайзером. Вот если бы я был менеджером! Менеджером быть понтово. Менеджер сидит в офисе, пишет электронные письма и ругается с контрагентами по телефону. Кто такие контрагенты, чтобы о том знать, нужно быть менеджером. А Станислав Неженский был мерчендайзер. И так о себе думал.

Можно, конечно, развиваться в своей профессии. И стать супервайзером. Но супервайзер, если посмотреть в глубинную суть, тот же мерчендайзер. А быть мерчендайзером беспонтово.

Есть ещё дистрибутор. Дистрибутор конечно круче, чем мерчендайзер, и куда как понтовее. А всё же собачья это планида, суетливая аватара, дистрибутором быть. Прыгать как блоха, образцы таскать, втюхивать разное палево усталым и мудрым тёткам из отдела пёрчайзинга.

Нет, менеджер - вот путь к заснеженным вершинам. Совершенство и полнота бытия. Безупречный изыск и благородство. Стиль и правильное сознание.

Так думал Станислав Неженский.

А пока он так думал, он был мерчендайзер.

Станислав Неженский работал в очень большом гипермаркете на окраине хмурого города. Хотя так тоже неправильно говорить: очень большой. Гипермаркет это и значит очень большой магазин. Но гипермаркет был действительно очень-очень большой! Поэтому мы всё-таки будем говорить: очень большой гипермаркет. В этом очень большом гипермаркете продавалось всё. От сосисок до катеров с мотором. И если кому, например, надо было купить золу древесной лягушки, сожжённой на поруганной могиле одноногого слепца, для колдовского снадобья или просто так, то на одном из стеллажей он нашёл бы то, что ищет. Или, на крайний случай, китайский аналог.

И если дьяволу нужны были свежие сердца и души, то ему больше не надо было охотиться за людьми, стараться их соблазнять. Он просто приезжал к очень большому гипермаркету на своём старом додже, находил нужный прилавок и грузил в тележку всё, что ему нужно, консервированное, мороженое, охлаждённое или просто так, живое, бьющееся в фирменном целлофане, сколько хочет, сколько сможет оплатить своей алмазной кредиткой.

Но Станислав Неженский работал в другом отделе. Там продавались салфетки и другая бумага в рулонах, для разных больших и серьёзных нужд. И Станислав Неженский должен был правильно выставлять товар на полки, в строгом порядке. Порядок определял не он, порядок приходил из отдела маркетинга. Потому что вот эта марка заплатила специально за мерчендайзинг, а эта только за вход в сети, поэтому будет лежать во втором ряду на нижней полке, где её найдёт только дотошный карлик-диггер.

Станислав Неженский целый день выставлял. И ходил рядом. И поправлял выставленное. Потому что свинья-покупатель возьмёт товар в руки, повертит, понюхает, чуть не на зуб попробует, да и ставит обратно. Но уже совсем на другое место! И если за ними не поправлять, то за час на полках будет сплошной хаос, всё вповалку, никакого маркетинга, никакого мерчендайзинга! Этого Станислав Неженский должен был не допустить любой ценой. Потому что он был мерчендайзер.

За это ему даже платили деньги.

Денег же платили немного, потому одевался Станислав Неженский не очень. И кушал в столовой очень большого гипермаркета, где для сотрудников готовили еду из просроченных и негодных более в продажу продуктов, но дёшево, и это был мерчендайзеру специальный бонус.

А на работу давали спецодежду, и никто не видел, какая у него своя одежда, так что и это был бонус.

И ведь был он молод. Хоть и неказист, но вот! А я вам скажу, что даже прыщавая и сколиозная, юность привлекательна. Потому что у неё есть будущее и впереди, а у нас с тобой нету. И на Станислава Неженского порою, бывало, смотрели девушки, которые заходили в отдел, а он стоял вроде тоже покупатель. И они строили ему глазки и мечтали познакомиться. Но когда он бросался поправлять товар за небрежно переставившим упаковку с рулонами мягкой бумаги посетителем, они сразу понимали, кто он такой, и мгновенно теряли всякий интерес. Нет, они видели спецодежду, но ведь могли подумать, что он электрик или даже грузчик. А это очень возбуждает молодых девушек. Электрик владеет тайнами сил, сокрытых в железных нитях, ему подчиняется свет и у него есть допуск к аппаратам мощностью в 360 вольт. Он постоянно рискует жизнью, ходит по краю - это не может не волновать. А грузчик, он пахнет табаком и потом, он сильный и грубый, он может взвалить на плечо, как куль с прокладками, кинуть небрежно на пол и… ах!.. Словом, все мечтают о грузчиках.

Никто не любит мерчендайзеров.

Это даже непонятно: как можно такое любить?

Поэтому жизнь Станислава Неженского была одинока и полна диссатисфакции и абьюзинга. Ведь и Станиславом Неженским его не называл никто, только мы. Супервайзер же звал его: Стасик. И к этому ещё словцо прилагалось, в рифму. Хотя неправда ведь, неправда совсем. Пусть мерчендайзер, но Станислав Неженский был нормальный, и ему нравились девушки.

Но девушкам он не нравился, и мы уже рассказали почему.

Пока не встретил её.

Она работала в очень большом гипермаркете, но не в торговом зале, а у выхода. Она стояла у холодильного прилавка с пельменями в блистающей радугами и слонами упаковке. Она улыбалась. На ней была спецодежда с радугами в слонах и маркою пельменей.

Её поставил бренд-менеджер и она была бренд-промоутер. Или просто - промоутер. Чтобы без лишних и непонятных слов. Она ничего не продавала, просто улыбалась и показывала на себе пельмени.

Станислав Неженский увидел её, когда выходил из очень большого гипермаркета после окончания своей смены, печальный и аутичный. Но встал и открыл рот. Он смотрел и слушал её. Потом вернулся в торговый зал и купил четыре пачки пельменей. Подошёл к ней и получил обещанный приз - белое полотенце с радугой и слоном. Потому что была акция. Она дала ему прямо в руки. И улыбнулась.

И ему показалось, как будто засияла тысяча солнц, а в его сердце расцвёл лотос.

Он вернулся в торговый зал и купил ещё четыре пачки.

И снова получил свой подарок.

В этот раз кричали павлины и благоухал шафран.

Он покупал пельмени, пока не кончились деньги.

А потом просто стоял.

А потом кончилась смена у девушки, её сменила другая промоутер. Она сняла фартук и пошла с ним.

И он взял её за руку, а она большой пакет с пельменями. И улыбнулась. И её совсем не смутило то, что он - мерчендайзер. Может потому, что она сама - промоутер?

Мы тоже подумали так вначале.

Но она положила пакет с пельменями в урну для мусора, повернулась к Станиславу Неженскому и посмотрела ему прямо в глаза.

И стало ясно, что они никогда не вернутся.

И Станислав Неженский впервые перестал думать, что он мерчендайзер. И сразу перестал им быть. Хотя это так неправильно сказать. Это как будто бы он был мерчендайзером, а потом перестал. Нет, но понял, что никогда и не был никаким мерчендайзером и не смог бы им стать! И даже подумал: ведь это какая ересь! Какая чудовищная нелепость, просто даже предположить, что я - Я!
– могу быть мерчендайзер. И сколь беспонтово сознавать себя таковым! Но сколь кайфово, пребывая в истине, знать, что я - частица абсолюта, вечный спутник Божества, чистый свет, струящийся в небе! Или хотя бы даже просто: Станислав Неженский.

Что же вы, захотел кричать Станислав Неженский, поймали меня? Заточили? В спецодежду оформили? Поставили жопную бумагу по полкам раскладывать? Кого? Меня? Меня?! И про всё моё, и про всё я тоже хотелось кричать, но вспомнилось, что это проходили по школьной программе.

А она сказала: учитывая тренды мировых рынков к снижению инвестиционной привлекательности спекулятивных финансовых инструментов, а также имея в виду стойкую рецессию, которая неизбежно приведёт к стагнации по закону большого эллипса, мы должны покинуть ритэйл и обратиться лицом к реальной экономике.

И он сказал: да. У меня есть диплом электрика и допуск к аппаратам в 360 вольт.

А она сказала: я умею лечить зверей.

Они пошли в заснеженную степь микрорайона, держась за руки. Оставив мёртвого мерчендайзера хоронить мёртвого промоутера.

Они же были живые.

Так умер мерчендайзер, а Станислав Неженский остался.

Но ведь и это не всё. Умрёт Станислав Неженский, а тот, кто останется, отряхнёт его прах со своих ног, как прах мерчендайзера, и удивится: как мог я считать себя Станиславом Неженским - я, Я? И пойдёт дальше, и ведь тоже кто-то возьмёт его за руку.

Потому что у него всегда будет спутник.

А живое существо - оно, как матрёшка, только наоборот. И каждая вторая кукла больше первой, в которой заключена.

А самое великое на самой большой глубине, в самом центре, внутри.