День поминовения
Шрифт:
Семену Иосифовичу дали неплохую жилплощадь — две комнаты в общей квартире.
Сима принялась устраивать жизнь двоих одиноких и сосватала их. Лора нравилась Семену Иосифовичу, она же не испытывала никаких чувств, но понимала: он порядочный, спокойный человек, тоже переживший потери и горе Он был ей симпатичен, и все. Главное, как считала Сима, не чувства, а то, что девочки, познакомившись, тотчас подружились. Софочка, старшая, принялась нежно опекать Лилю, та отвечала пылкой привязанностью. Девочки изголодались по настоящей дружбе. Софа уже четыре года жила без матери, а Лиле недоставало внимания и ласки.
Семен Иосифович знал Лориных родителей
Новый брак Лора не считала изменой Левке: скорее, он был браком по расчету. Ничего, что бы порочило ее, Лора не находила в этой перемене жизни. Жизнь необходимо было менять, сделать это велел хотя бы материнский долг: вытянуть Лилю из болезней она одна не могла.
Однако желание оправдывать себя и прощать доказывало, что новый брак не только разумный поступок, но все же отступление. Да, да, она опять сдавала свои принципы. Сознание этого вызывало почему-то раздражение против дочери. Если бы она была одна, жизнь ее сложилась бы иначе, и не теперь только, но в те, прежние годы, когда они были вместе, Лора и Лева. Жить надо на высоких принципах, а с высоты, Лора знала, не так заметны неустройство, тяготы жизни.
Постепенно они с Семеном Иосифовичем притерпелись друг к другу, а потом и подружились. По-настоящему счастливы были девочки, и отец радовался за Софу, благодарил судьбу и прощал Лоре неумение хозяйничать и то, что она была не так заботлива, как хотелось. Муж предложил Лоре не работать, но она возмутилась: “Быть домашней хозяйкой? Никогда!” Семен Иосифович помог ей найти другую работу, она пошла лаборанткой в кабинет обществоведения одного учебного заведения. Работа библиотекаря: хранить и выдавать учебные пособия — книги, карты, диаграммы. Дело нравилось Лоре, особенно когда надо было подбирать материал по темам и проводить консультации. Студенты и преподаватели оживляли ее жизнь, которая — она это сознавала — была слишком однообразной и скучной. Для большинства людей, перенесших войну, покойная жизнь казалась бы благом, но Лоре не был нужен покой.
Приближались события, встряхнувшие всю жизнь, Лорину тоже. Умер Сталин.
Как только весть о его смерти разнеслась по Советскому Союзу, Лора сорвалась в Москву. Семен Иосифович был против — он не ожидал, что дочь доктора Фогеля, сгинувшего на Севере, может быть так привержена Сталину. Но Лора твердила свое: “Сталин умер, я должна с ним проститься”. Для нее Сталин, Верховный Главнокомандующий, победитель в страшной войне, был также вождем партии, народа, построивших — впервые в мире! — социализм в огромной многонациональной стране. Нет, она никогда не простила бы себе, останься она дома. На похоронах она должна быть.
И Лора помчалась в Москву — прощаться.
За год до войны Лора приезжала в Москву, в институт, и осталась до Майских праздников. Она мечтала попасть на Красную площадь с демонстрацией, и мечта сбылась — Институт имени Плеханова готовил оформление для своей колонны: большой поясной портрет Сталина и громадные красные цветы на стеблях-тростях. Лора трудилась со всеми и была приглашена на демонстрацию.
Увидеть Сталина — вот чего давно хотела Лора. Только бы пройти близко к трибуне, успеть разглядеть вождя.
И это сбылось. Лора шла второй с края, ей были хорошо видны все стоявшие наверху.
Еще издали она приметила невысокую фигуру, усы, он стоял, немного выдвинувшись вперед. Ближе, ближе и вот уже совсем близко. Она впивается взглядом, чтобы
Увидеть его лицо — живое выражение, взгляд — было ее мечтой. И вот она рядом. Спокойное лицо, чуть припухшие веки — восточный прищур, лицо неподвижное, такое, как на портретах,— усталое и равнодушное лицо человека, привыкшего к обожанию и восторгам толпы. Поднимает руку, согнутую в локте, ладонью к плечу — приветствует. А они размахивают цветами, протягивают к трибуне руки, кричат, они наполнены восторгом, и Лора тоже кричит: “Товарищу Сталину — ура!” Быстро идет колонна, проходит трибуну — все позади.
Застывшее холодное лицо. Лицо человека, уставшего от своего величия.
Это было за год до войны.
Как мартовские талые воды стекали с московских холмов вниз к Москве-реке во все времена, так текли теперь по улицам и бульварам нисходящие потоки людей — к центру, к Дому союзов, где стоял гроб с телом Сталина.
Лора попала в тот поток, который двигался по бульварам и, спускаясь с Рождественского на Трубную площадь, впадал в Неглинную улицу.
Сначала люди шли медленно, иногда приостанавливались по требованию милиционеров, потом вдруг бросались бегом, заполняя освободившееся пространство.
Людей становилось все больше, поток делался все плотнее и плотнее, и в начале Рождественского уже начиналась давка. Лора продвигалась по тротуару вдоль домов. Минутами ее так прижимали к стене, что нельзя было вздохнуть, но она помнила, куда идет, хотела дойти и терпела. Все же появился страх: могут раздавить. Где-то впереди кричали, умоляя не напирать, и вопили те, кого стискивала толпа.
Испуганные люди уже старались выдраться из стремнины, свернуть в подворотню, подъезд, вскочить на забор, на подоконник, влезть на дерево. Но толпа перла и перла, не давая отделиться от нее, не позволяя устраниться и спастись.
Водосброс с крутизны Рождественского был стремителен и страшен. Потерявших сознание, полузадушенных толпа, стиснув, тащила с собой.
Лора еще не достигла крутизны, где давка была смертельной, как вдруг ее сильно дернули куда-то кверху и в сторону, левая рука вывернулась назад, затрещало по швам пальто, и, поднятая кверху, без туфель, в одних чулках, она оказалась на подоконнике рядом с огромным мужчиной...
К вечеру объявили, что доступ к телу закрыт. Толпы редели, рассасывались. Рождественский бульвар опустел. Потерянная обувь, сумки и шапки, затоптанные в грязь, остались на крутом склоне. Внизу, на Трубной, “скорая” забирала пострадавших и погибших. Собранные в кучи вещи бросали на грузовики.
В мужских старых галошах, привязанных веревками к ступням, в порванном пальто, без шапки, села Лора на киевский поезд.
Вернулась она девятого марта, скупо, без подробностей, рассказала о том, что с ней было, и надолго замолкла — тяжко, угрюмо. Близкие ее не понимали, между нею и мужем легла какая-то тень. Девочки пытались узнать о событиях этих дней, расспрашивали, но Лора обрывала их резко, и, робея, они ее обходили.
Спустя какое-то время начали выпускать заключенных из лагерей, реабилитированных становилось все больше, но живых было меньше, чем мертвых. На запрос Лоры об отце через несколько месяцев пришел ответ: Яков Борисович реабилитирован. В справке, выданной Лоре, было написано, что умер он в сорок втором году от воспаления легких.