День после ночи

Диамант Анита

– Простц, – сказала Теди, опускаясь на колени. – Прости меня, пожалуйста. Тебе очень больно?

– Ничего, переживу. – Зора села и принялась растирать ногу. – Я не хотела тебя пугать.

Теди зажмурилась, обхватила себя руками и снова принялась раскачиваться взад-вперед.

– Ну перестань, – поморщилась Зора. – Не так уж: все и плохо.

– Они точно так же схватили меня сзади, – прошептала Теди. – Один прижал меня к земле. Оба смеялись. Они закрыли мне лицо. Мне казалось, меня там не было, только мое...

Зора обняла

Теди. Аккордеон сыграл танго от начала и до конца. Потом балладу из репертуара джаз-банда, а потом еврейскую народную мелодию. Наконец Зора решилась заговорить:

– Женщины прошли в лагерях через ад. Я это знаю.

– Не в концлагере, – покачала головой Теди, – в укрытии. Я пряталась на ферме за городом. Весь день, с утра до ночи, я сидела взаперти в амбаре, а ночью приходил хозяйский сын. Иногда он приводил с собой еще кого-нибудь, мужчину постарше, и они вдвоем, иногда каждую ночь... Я больше не могла этого терпеть и пожаловалась его матери. Она ударила меня. На следующий день пришли немцы.

Теди все раскачивалась и раскачивалась.

– Не надо, – сказала Зора, убирая с ее мокрого лба тяжелую прядь белокурых волос. – Эти гады будут вечно гореть в аду. Но ты же выбралась, так? Ты теперь далеко, очень далеко. Ты здесь в безопасности, верно? Зора крепко схватила Теди. за плечи, останавливая ее мерное раскачивание. – Ты теперь на земле, где реки пахнут молоком и медом.

Веселый шум то нарастал, то затихал, он словно доносился с корабля, кружившего у берега.

– Уже поздно. Пора спать. – Зора встала, отряхнула юбку и протянула Теди руку.

Теди поднялась и обняла Зору.

– Спасибо, – прошептала она, удивляясь деликатности этой неистовой молодой женщины, которая обычно носилась по лагерю маленькой свирепой торпедой.

– Брось. – Зора повела плечами, но Теди не отпускала ее, и на секунду или, возможно, даже на долю секунды Теди показалось, что Зора прижалась в ответ.

Было очень поздно, когда Шендл прокралась в постель к Леони.

– Что случилось?

– Давид и я... Мы расстались.

– Почему? Я думала, он тебе нравится.

– Нравится. То есть сначала нравился. Только с меня хватит. Он любит не меня, а мой образ. Рядом со мной он чувствует себя важной птицей.

– По-моему, он тебя очень уважает.

– Не меня, – возразила Шендл. – Он все болтает и болтает о войне, такой красивой и благородной, а значит, он там никогда не бывал. Война – это грязь и вонь, после нее не отмыться. Я больше никогда не смогу убивать. Ни за что! Даже ради еврейского государства. Пусть кто-нибудь другой старается. А я буду на птицеферме работать, помет лопатой разгребать. Или колонки цифр складывать в конторе без окон. Все что угодно, а убивать не буду.

– Ты ему это сказала? – спросила Леони.

– Он меня не слушает. Читает мне лекции о нашем долге перед еврейским народом и мечтает о новом государстве. И сует руку под платье так, словно у него на это право есть.

Говорит, что я должна многим пожертвовать.

– То есть? Он пытался воспользоваться ситуацией?

Шендл улыбнулась:

– Вообще-то мы этим не раз занимались за бараком с тех пор, как встретились.

– Надо же, а я и не знала. Повезло тебе.

– Да не то чтобы... – призналась Шендл. – Скажем так, он понятия не имеет, как доставить девушке удовольствие.

– Но можно ведь его научить. По крайней мере, я так слышала. А когда есть настоящее чувство...

– Вот только меня учить не надо, – перебила ее Шендл. – В лесу по ночам заняться было особенно нечем, так что мы там быстро всему научились. Но дело-то не в сексе. Дело в самом Давиде. Он сегодня был просто невыносим! Я сказала, что между нами все кончено, а он засмеялся и сказал, что я струсила. Будто я малолетка сопливая. Будто я не знаю, что говорю! Вот бы ему провалиться куда-нибудь, и побыстрее, надоело мне. Как думаешь, я не права?

– Ch'erie, если ты его не любишь, ты абсолютно права. А по-моему, совершенно очевидно, что ты его не любишь.

– Мне, наверное, просто хотелось хоть кого-то полюбить. Но не его. Жаль только, что и не рассказала тебе о нем с самого начала. Мне так неловко было, что у тебя нет парня! Что я предала наши планы на будущее. Помнишь, про двух братьев?

– Планы? Это же просто игра! Милая сказка, которую мы друг другу рассказывали. Планы – это иллюзия. Жизнь сама выбирает за нас.

– Ты правда так думаешь? Что мы как листья, плывем по реке, по течению?

– Это не так уж плохо, – заметила Леони. – И не так уж хорошо. Это просто порядок вещей.

– Значит, все бессмысленно?

– А по-твоему, в нашей жизни есть смысл?

Шендл так долго лежала молча, что Леони сказала:

– Прости, я не хотела тебя обидеть.

– Я не обиделась. Просто задумалась, как ты будешь встречать Йом Кипур с таким настроем.

– Это ведь Судный день, если я не ошибаюсь?

– Да. Бог – это судья, который пишет в небесной книге, кому жить, а кому умирать в наступающем году, – объяснила Шендл. – Интересно, почему мне это никогда не казалось возмутительным? Ведь это значит, что Бог сидит на золотом троне и решает, что Малка и Вольф должны быть убиты, и миллионы других тоже!

– Они были верующие? – спросила Леони. – Эти твои друзья?

– Они верили в Палестину, такая мечта о родине. – Дай Бог, – произнесла Леони древнееврейскую формулу.

– Я думала, ты молитвенника в глаза не видала.

– Я – нет, но мой дедушка частенько это повторял. Когда я была маленькой, меня возили к нему несколько раз. На прощание я говорила: «До встречи, au revoir», а он отвечал: «Дай Бог». Я думала, он шутит, но может статься, и нет. Он умер во сне, мой дедушка, у себя в постели, задолго до того, как в Париж вошли немцы. Ему и шестидесяти не было. Теперь я думаю, что ему повезло.