День пришельца (сборник)
Шрифт:
Я хотел развернуться и уйти, как вдруг краем глаза уловил у избы какое-то движение. Аккуратно раздвигая локтями крапиву, чтобы не ожечься сквозь рукава куртки, я прошёл к избе и увидел сидевшего на чурбаке у стены человека в каких-то отрепьях. Он сидел боком ко мне и был настолько стар, что по серому морщинистому лицу с большим крючковатым носом невозможно было определить, какого он пола. В мочке уха висела громадная латунная серьга, серые космы выбивались из-под повязанного на голове бантиком вперёд чёрного платка. То ли вышедший на пенсию пират в бандане задом наперёд, то ли молодящаяся
– Кушай, Кеша, мухомор, – проскрипел бесполым старческим голосом старик-старуха, – молочка-то нет…
– Здрасте… – ошарашенно промямлил я. Обещанная Карлой «масса незабываемых впечатлений» начинала сбываться. Раньше времени.
Старик-старуха повернул голову, подслеповато посмотрел на меня мутными глазами.
– Здоров будь и ты, мил человек, Сергий свет Владимирович, – сказал он и протянул мне большой мухомор. – Угощайся. Чем, батенька, богаты…
– Спасибо, мухоморы не ем, – содрогнулся я, отнюдь не удивившись, что бомж меня знает. В деревне слухи о пришлых разносятся мгновенно.
– Гляди-ко, мухоморов опасается, – сказал старик-старуха птеродактилю, – а тебя не испужался.
– В общем-то, он мужик ничего, – соглашаясь, прошамкал набитой мухомором пастью птеродактиль. – Быстро адаптируется. Будет толк, если умом не тронется.
Когда птеродактиль заговорил, мне показалось, что умом я уже тронулся. А если ещё не успел, то это ненадолго.
– Простите… – пролепетал я, совсем сбитый с толку, и спросил первое, что, по-глупому, пришло на ум: – Вас Кешей зовут?
Птеродактиль с усилием, дёрнув шеей, как утка, проглотил крошево мухомора, и скосил на меня чёрные глаза.
– Для кого Кеша, а для всяких пришлых – птеродактиль Ксенофонт, – спесиво представился он. – Древнегреческий знаешь?
Я неопределённо повёл плечами.
– В пределах терминологии…
– Тогда должен понимать! – многозначительно заметил птеродактиль Ксенофонт и отправил в пасть очередной кусок мухомора.
И латынь, и греческий я знал в общих чертах на уровне первокурсника биологического факультета, поэтому перевод словосочетания «птеродактиль Ксенофонт» получилось весьма корявым. «Пальцекрылый чужой источник». Или «иной фонд»? Фонд чего, спрашивается?
Спросить я не отважился, да и у кого спрашивать – у птеродактиля с мозгом меньше, чем у курицы?
Птеродактиль Ксенофонт придирчиво окинул меня взглядом и пренебрежительно прищурился. Нижними веками, как Лия.
– Не дошло, – определил он. – Я – последний из пальцекрылых. В каждой клеточке моего
– Генофонд? – догадался я.
Птеродактиль едва не подавился мухомором от возмущения. С натугой проглотил и замотал головой.
– Темнота! – возмутился он. – Тебе же сказали: Ксенофонт!
– Понятно… – закивал я и постарался изобразить на лице полное понимание, как Дормидонт с Дормидонтовной. В широком смысле «ксено-» могло включать и понятие о геноме, и тогда всё становилось бы на свои места, если бы мне не был известен древнегреческий философ с таким именем.
– Вот и ладненько… – заметил птеродактиль с именем древнегреческого перипатетика и повернул голову к бомжу. – Эй, дед, что ты мне всё ножки мухомора подсовываешь? Шляпок хочу, покраснее и попятнистее!
Всё-таки дед, удовлетворённо отметил я про себя. По большому счёту, мне было всё равно, бабка бомж или дед, главное – определился.
– На те шляпку, – дед послушно протянул птеродактилю ярко-красную пятнистую шляпку мухомора и снова посмотрел на меня. – Если мухоморов не хочешь, чего тогда надо?
Я растерялся.
– Да так… Просто подошёл… Познакомиться…
– Сфотографировать он нас хочет! – заявил птеродактиль Ксенофонт.
– Да, если можно… – не преминул я ухватиться за подсказку. Нельзя упускать такой случай.
– Хватаграфировать? – поморщился дед. – Зачем?
– Он же уфолог, забыл, склеротик? – возмутился птеродактиль. – Диссертацию потом о нас защищать будет! Такого понапишет, под такие обоснования подведёт – век не отмоешься!
Дед подумал, махнул рукой:
– Пущай клевещет! Впервой, что ли?
– Так можно? – нерешительно поинтересовался я, берясь за фотоаппарат.
– Валяй, – проскрипел дед.
– Погоди, погоди! – встрепенулся птеродактиль Ксенофонт. – Дай-ка фотогеничность наведу.
Он замотал головой, отряхивая с пасти крошки мухомора, и развернулся на плече деда, чтобы быть к объективу анфас:
– Теперь можно.
Я навёл на странную парочку видоискатель.
– Ракурс слева! – прокомментировал птеродактиль, повернул голову направо, слегка растопырил крылья и приоткрыл пасть. – Улыбочка…
Как только я нажал на кнопку, он тремя пальцами на сгибе левого крыла скрутил кукиш.
– Ракурс справа! – продолжил командовать птеродактиль, повернул голову налево и опять во время съёмки скрутил кукиш, но теперь пальцами правого крыла.
– Анфас! – провозгласил он следующую экспозицию, раскинул крылья, распахнул пасть во всю ширь и во время съёмки скрутил сразу два кукиша.
Пальцев на крыльях у него имелось всего по три, но они были длинными, когтистыми, и кукиши получались отменными.
– На этом всё, папарацци ты наш! – подвёл итог фотосессии птеродактиль Ксенофонт. – Как тебе моя белозубая улыбка?
Он явно издевался надо мной, и я не захотел оставаться в долгу.
– Оскал, то есть? – любезно поправил я. – Кондрашка хватит, если приснится. – И порекомендовал: – Обратись к дантисту, чтобы скобки на зубы поставил.
– Много ты понимаешь! – раздражённо возразил птеродактиль Ксенофонт. – У последнего представителя рода пальцекрылых всё должно быть естественным!