День расплаты
Шрифт:
— И вы разрушили свою жизнь, — сказала она с какими-то странными, злыми и неспокойными нотками в голосе. — Вы дурак, вы же все погубили. Карьеру, репутацию — ради чего?
— Я сделал то, что должно. Малайя, Кения, Кипр, Аден. Я это видел и не мог больше выносить, что невинных людей убивали, оправдывая убийства именем революции. Когда я закончил то дело, в Кота-Бару больше не было ночных ужасов. И никто больше не истязал молодых девочек. Ей-богу, когда-нибудь мне это зачтется. — Я сам удивился, что мой голос звучит прочувствованно, а руки дрожат. Поднялся и подтолкнул
Она схватила меня за рукав:
— Я очень сожалею, Воген. В самом деле.
И я сказал: «Ты уже давно живешь на свете, все прошел и все познал».
Может, я говорил все это про себя, когда спускался по трапу. Если повторять много раз, то когда-нибудь поверишь.
Я поспал на одном из диванчиков в салоне, и, когда проснулся, было уже почти три часа. Бинни громко храпел в кормовой каюте. Я заглянул туда и увидел, что он пластом лежит на спине, с расстегнутым воротником и распущенным галстуком. Рот его был приоткрыт. Я оставил его в этом положении и пошел к трапу.
Море по-прежнему было бурным, и, когда я вышел на качающуюся палубу и открыл дверь в рубку, мне прямо в лицо угодила струя холодной воды. Нора Мэрфи стояла за штурвалом, в свете лампочки компаса ее лицо казалось совсем бесплотным.
— Как дела? — спросил я.
— Отлично. Только за последние полчаса волнение будто бы усилилось.
Я выглянул наружу.
— Похоже, погода становится хуже, как часто бывает перед улучшением. Я стану за штурвал.
Она пропустила меня, и когда мы протискивались, чтобы разойтись, ее тело близко коснулось моего.
— Думаю, что теперь не смогу заснуть, даже если бы очень захотела.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда вскипятите чаю и возвращайтесь. Здесь могут случиться интересные вещи. И проверьте по радио прогноз погоды.
Я увеличил скорость, стараясь уйти от восточных шквалов, но волны становились все круче, и «Кетлин» сильно раскачивало с борта на борт. Видимость была ужасная, полная тьма окутывала все кругом, если не считать легкого свечения моря. Нора Мэрфи, казалось, не спешила, вернувшись, принесла еще сандвичей с беконом и чаю.
— Прогноз не так уж плох, — сказала она. — Ветер стихает, временами дождевые шквалы.
— Что еще?
— Местами перед рассветом туман, но, по-моему, не о чем беспокоиться.
Я взял сандвич.
— Как там парень, жив?
Я понял, что ей не понравился вопрос, но она сдержалась и передала мне кружку с чаем.
— Он сейчас сидит в салоне. Я дала ему чаю, кое с чем. Он будет в полном порядке.
— Будем надеяться. Он может понадобиться.
Она ответила:
— Позвольте мне рассказать вам кое-что о Бинни Галлахере, майор Воген. Во время восстания в Белфасте в августе 1969 года оранжистские формирования под руководством спецотрядов "В" могли бы до основания сжечь Фоллс-роуд и выгнать оттуда всех жителей-католиков или даже сделать что-нибудь похуже. Это было предотвращено горсткой людей, которые вышли на улицы под руководством самого
— Снова этот Коротышка? Бинни был одним из его людей?
— Вас это удивляет?
— Конечно. Они сделали хорошую работу в ту ночь. Проявили большую хитрость, как сказала бы моя матушка. Бинни был одним из них. Ему тогда едва стукнуло шестнадцать лет.
— Он был там у своей тетушки. Она дала ему старый револьвер, военный сувенир покойного мужа, и Бинни отправился на поиски Коротышки. Нашел и сражался плечом к плечу с ним во время той ужасной ночи. С тех пор он стал его тенью. Самым доверенным адъютантом.
— Что объясняет, почему он так охраняет племянницу великого человека.
Она прикурила пару сигарет и передала одну мне.
— Как могло случиться, что американка ввязалась во все это дело? — спросил я.
— Все довольно просто. Мой отец в общей сложности отсидел в английских тюрьмах семнадцать лет. Мне было тринадцать, когда его отпустили в последний раз, и он эмигрировал в Штаты к моему дяде Майклу. Новая жизнь, так мы думали. Но было слишком поздно для отца. Он болел, когда его освободили, и умер через три года.
— И вы так и не простили их?
— Простить их означало бы предать отца.
— И вы решили продолжить его дело?
— Мы имеем право быть свободными, — заявила она. — Люди Ольстера слишком долго отказывались от своей государственности.
Это звучало как плохо написанный политический памфлет, а может, и на самом деле было таковым. Я возразил:
— Посмотрите: все, что случилось в августе шестьдесят девятого, было очень скверно, поэтому туда и ввели армию. Чтобы защитить католическое меньшинство, пока не будут сделаны необходимые политические изменения. Все это работало, пока ИРА снова не принялась за свои старые штучки.
— Представляю, что подумал бы ваш дядюшка, если бы услышал такое!
— Добрый старый школьный учитель из Страдбелла? Герой, перед которым преклоняется Бинни? Тот самый, который ни за что не хотел, чтобы пострадали дети? Его попросту не существует. Это миф. Ни один революционный вожак не может действовать подобным образом, если он предполагает выжить.
— Что вы хотите сказать?
— Помимо всего прочего, что он уничтожил по меньшей мере сорок человек, в том числе нескольких британских офицеров в ответ на казнь некоторых людей из ИРА, — сомнительная вещь с точки зрения нравственности, сказал бы я. А в одном особенно неприятном случае он ответственен за расстрел семидесятивосьмилетней женщины, которая будто бы передавала сведения полиции.
При свете лампочки нактоуза было видно, что она так крепко сжала кулак правой руки, что побелели костяшки пальцев.
— В революционной борьбе такие вещи приходится делать, — ответила она. — Иногда просто нет другого выбора.
— А вы пытались сказать это Бинни? И не казалось ли вам, что этот мальчик действительно верит всем сердцем, что все может быть проделано чистыми руками? Я тогда видел его у мамаши Келли, помните? Он убил бы сам тех двух типов, если бы вы его не остановили, потому что он не мог перенести то, что они натворили.