День (рассказы, эссэ и фельетоны)

Толстая Татьяна

А.Бенуа, современник Малевича, сам великолепный художник и критик искусства, писал о картине:

"Черный квадрат в белом окладе - это не простая шутка, не

простой вызов, не случайный маленький эпизодик, случившийся в

доме на Марсовом поле, а это один из актов самоутверждения того

начала, которое имеет своим именем мерзость запустения и которое

кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через

попрание всего любовного и нежного, приведет всех к гибели".

За много лет до того, в сентябре 1869 года, Лев Толстой испытал некое странное переживание, оказавшее сильнейшее влияние на всю его жизнь и послужившее по всей очевидности переломным моментом в его мировоззрении. Он выехал из дома в веселом настроении, чтобы сделать важную и выгодную покупку: приобрести

новое имение. Ехали на лошадях, весело болтали. Наступила ночь.

"Я задремал, но вдруг проснулся: мне стало чего-то страшно.

(...) Вдруг представилось, что мне не нужно, незачем в эту даль

ехать, что я умру тут, в чужом месте. И мне стало жутко".

Путники решили заночевать в городке Арзамасе.

"Вот подъехали наконец к какому-то домику со столбом. Домик

был белый, но ужасно мне показался грустный. Так что жутко даже

стало. (...) Был коридорчик; заспанный человек с пятном на щеке,

пятно это мне показалось ужасным,- показал комнату. Мрачная была

комната. Я вошел,- еще жутче мне стало.

(...) Чисто выбеленная квадратная комнатка. Как, я помню,

мучительно мне было, что комнатка эта была именно квадратная.

Окно было одно, с гардинкой красной... (...) Я взял подушку и лег

на диван. Когда я очнулся, никого в комнате не было и было темно.

(...) Заснуть, я чувствовал, не было никакой возможности. Зачем я

сюда заехал? Куда я везу себя? От чего, куда я убегаю? Я убегаю

от чего-то страшного, и не могу убежать. (...) Я вышел в коридор,

думал уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и

омрачило все. Мне так же, еще больше, страшно было.

Да что это за глупость,- сказал я себе.- Чего я тоскую, чего

боюсь?

– Меня,- неслышно отвечал голос смерти.- Я тут.

(...) Я лег было, но только что улегся, вдруг вскочил от

ужаса. И тоска, и тоска,- такая же духовная тоска, какая бывает

перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно. Кажется, что

смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей

жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то

раздирало мою душу на части и не могло разодрать. Еще раз прошел

посмотреть на спящих, еще раз попытался заснуть; все тот же

ужас,- красный, белый, квадратный. Рвется что-то и не

разрывается. Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли

доброты я в себе не чувствовал, а только ровную, спокойную злобу

на себя и на то, что меня сделало".

Это знаменитое и загадочное событие в жизни писателя - не просто внезапный приступ сильнейшей депрессии, но некая непредвиденная встреча со смертью, со злом - получила название "арзамасского ужаса". Красный, белый, квадратный. Звучит, как описание одной из картин Малевича.

Лев Толстой, с которым случился красно-белый квадрат, никак не мог ни предвидеть, ни контролировать случившееся. Оно предстало перед ним, набросилось на него, и под влиянием произошедшего,- не сразу, но неуклонно,он отрекся от жизни, какую вел до того, от семьи, от любви, от понимания близких, от основ мира, окружавшего его, от искусства. Некая открывшаяся ему "истина" увела его в пустоту, в ноль, в саморазрушение. Занятый "духовными поисками", к концу жизни он не нашел ничего, кроме горстки банальностей вариант раннего христианства, не более того. Последователи его тоже ушли от мира и тоже никуда не пришли. Пить чай вместо водки, не есть мяса, осуждать семейные узы, самому себе шить сапоги, причем плохо шить, криво,- вот, собственно, и весь результат духовных поисков личности, прошедшей через квадрат. "Я тут",- беззвучно прошептал голос смерти, и жизнь пошла под откос. Еще продолжалась борьба, еще впереди была Анна Каренина (безжалостно убитая автором, наказанная за то, что захотела жить), еще впереди было несколько литературных шедевров, но квадрат победил, писатель изгнал из себя животворящую силу искусства, перешел на примитивные притчи, дешевые поучения и угас прежде своей физической смерти, поразив мир под конец не художественной силой своих поздних произведений, но размахом своих неподдельных мучений, индивидуальностью протеста, публичным самобичеванием неслыханного дотоле масштаба.

Малевич тоже не ждал квадрата, хотя и искал его. В

период до изобретения "супрематизма" (термин Малевича) он исповедовал "алогизм", попытку выйти за границы здравого смысла, исповедовал "борьбу с логизмом, естественностью, мещанским смыслом и предрассудком". Его зов был услышан, и квадрат предстал перед ним и вобрал его в себя. Художник мог бы гордиться той славой, что принесла ему сделка с Дьяволом; он и гордился. Не знаю, заметил ли он сам ту двусмысленность, которую принесла ему эта слава. "Самая знаменитая картина художника" - это значит, что другие его произведения менее знаменитые, не такие значимые, не столь притягивающие, словом, они хуже. И действительно, по сравнению с квадратом все его вещи странно блекнут. У него есть серия полотен с геометрическими, яркими крестьянами, у которых вместо лиц - пустые овалы, как бы прозрачные яйца без зародышей. Это красочные, декоративные полотна, но они кажутся мелкой, суетливой возней радужных цветов, перед тем как они, задрожав последний раз, смешаются в пеструю воронку и уйдут на бездонное дно Квадрата. У него есть пейзажи, розоватые, импрессионистические, очень обычные,- такие писали многие, и писали лучше. Под конец жизни он попытался вернуться к фигуративному искусству, и эти вещи выглядят так страшно, как это можно было предсказать: не люди, а набальзамированные трупы, восковые куклы напряженно смотрят из рамок своих одежд, словно бы вырезанных из ярких клочков, обрезков "крестьянской" серии. Конечно, когда ты достигаешь вершины, то дальше - путь только вниз. Но ужас в том, что на вершине - ничего нет.

Искусствоведы любовно пишут о Малевиче:

""Черный квадрат" вобрал в себя все живописные

представления, существовавшие до этого, он закрывает путь

натуралистической имитации, он присутствует как абсолютная форма

и возвещает искусство, в котором свободные формы - не связанные

между собой или взаимосвязанные - составляют смысл картины".

Верно, Квадрат "закрывает путь" - в том числе и самому художнику. Он присутствует "как абсолютная форма",- верно и это, но это значит, что по сравнению с ним все остальные формы не нужны, ибо они по определению не абсолютны. Он "возвещает искусство..." - а вот это оказалось неправдой. Он возвещает конец искусства, невозможность его, ненужность его, он есть та печь, в которой искусство сгорает, то жерло, в которое оно проваливается, ибо он, квадрат, по словам Бенуа, процитированным выше, есть "один из актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения и которое кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного, приведет всех к гибели".

Художник "доквадратной" эпохи учится своему ремеслу всю жизнь, борется с мертвой, косной, хаотической материей, пытаясь вдохнуть в нее жизнь; как бы раздувая огонь, как бы молясь, он пытается зажечь в камне свет, он становится на цыпочки, вытягивая шею, чтобы заглянуть туда, куда человеческий глаз не дотягивается. Иногда его труд и мольбы, его ласки увенчиваются успехом; на краткий миг или на миг долгий "это" случается, "оно" приходит. Бог (ангел, дух, муза, порой демон) уступают, соглашаются, выпускают из рук те вещи, те летучие чувства, те клочки небесного огня имени их мы назвать не можем,- которые они приберегали для себя, для своего скрытого от нас, чудесного дома. Выпросив божественный подарок, художник испытывает миг острейшей благодарности, неуниженного смирения, непозорной гордости, миг особых, светлейших и очищающих слез - видимых или невидимых, миг катарсиса. "Оно" нахлынуло - "оно" проходит, как волна. Художник становится суеверным. Он хочет повторения этой встречи, он знает, что может следующий раз и не допроситься божественной аудиенции, он отверзает духовные очи, он понимает глубоким внутренним чувством, что именно (жадность, корысть, самомнение, чванство) может закрыть перед ним райские ворота, он старается так повернуть свое внутреннее чувство, чтобы не согрешить перед своими ангельскими проводниками, он знает, что он - в лучшем случае только соавтор, подмастерье, но - возлюбленный подмастерье, но - коронованный соавтор. Художник знает, что дух веет где хочет и как хочет, знает, что сам-то он, художник, в своей земной жизни ничем не заслужил того, чтобы дух выбрал именно его, а если это случилось, то надо радостно возблагодарить за чудо.