День разгорается
Шрифт:
— Робеют... — огорченно отметил один член комитета.
— Плохо дело! — подтвердил другой.
Потапов возмущенно взглянул на них. Ноздри его раздувались, на лице зажегся румянец.
— Чего вы, товарищи, панихиду поете?! Если будете такие примеры подавать, так, конечно, дело будет дрянь!.. Что, собственно говоря, случилось? Ну, ушли запасные, ни ведь остались силы. К тому же есть организация, рабочие стоят на посту. Вообще рано носы опускать!..
Оставив своих собеседников, Потапов сбегал в партийный комитет. Там все были на ногах
— Разумеется, настроение понижено, — спокойно определил Сергей Иванович. — Но чтож из того? Не надо давать ему еще больше падать. От нас зависит выправить положение. Нужно собирать людей. Давайте назначайте широкое собрание рабочих и пригласим туда солдат. Повторяю: надо быть решительными!..
Павел вслушался в слова Старика и тряхнул головой:
— Синицын голову поднял. Вылез из своего беста. На что-то надеется.
— На нашу неорганизованность, — сурово отрезал Сергей Иванович. — На неорганизованность и расхлябанность!
Собрание прошло с большим подъемом. Рабочие явились на него охотно и настроение у них было боевое. Зато солдат было мало.
— Опасаются идти, — объясняли пришедшие. — Стали опять начальства побаиваться.
К собранию были выпущены свежие листовки. Матвею и Елене пришлось много поработать, чтобы отпечатать их в срок. Прокламации были еще липкими от жирной краски, когда их раздавали рабочим и солдатам. Солдаты уносили листки, тщательно пряча их в тайники своих шинелей.
На собрании выяснилось, что солдат запугивают кем-то пущенными слухами о том, что с Запада движутся эшелоны гвардейцев, посланные на усмирение бунтовщиков.
— Достанется всем на орехи! — шипели неизвестные личности, зашнырявшие возле казарм сразу же, как только запасных увезли домой. — И ораторам, и забастовщикам, и жидам — всем попадет!.. А солдат, который присягу поломал, так под военно-полевой суд пойдет! Шутить не будут с теми, кто бунты заводил!..
Кой-кого эти слухи приводили в сильное смятение. Кой-кто перепугался до крайности.
Когда собрание кончилось и люди веселыми потоками расходились с него по тихим, окованным морозом улицам, над городом снова, как два-три месяца назад нависла настороженность.
И как тень, тоже, как два месяца назад, таясь и все подмечая, шли за главарями и теми, кто выступал с речами на собрании, Гайдук и его подручные.
Поведение рабочих на собрании ободрило Сергея Ивановича и других. У рабочих не было ни уныния, ни растерянности. Они были решительны и ждали только призыва, чтобы выступить открыто с оружием в руках, когда понадобится.
Потапов узнал, что часть военного стачечного комитета не сплоховала и своевременно запаслась оружием из воинского цейхгауза. Это оружие переотправили рабочим. Вывозили его глухою ночью дружинники, а часовые возле цейхгауза притворялись, что ничего не видят и ничего не слышат. Когда Потапов
— Ах, здорово! Вот молодцы-то!
— А ты думаешь, военные-то по своей догадке это сделали? — усмехнулся Потапов.
— Кто же их надоумил?
— Кто? Понятно, комитет. Да, собственно, и не комитет, а Старик. Он ничего не пропустит, за всем уследит!
— Да-а... — неопределенно протянул Павел и задумался. Действительно, Старик за всем успевает проследить. Вот успокоились было боевики на том, что удалось добыть партию наганов и браунингов, а того и не сообразили, что с таким оружием при случае не устоишь против трехлинейки, а Старик не забыл и в нужную минуту учел положение, воспользовался военной забастовкой и вооружил рабочих винтовками! Предусмотрительный человек! Павел не мог в душе не похвалить Сергея Ивановича, но какая-то неосознанная неприязнь к Сергею Ивановичу не позволяла Павлу громко и открыто высказать свое восхищение этим мудрым и опытным человеком.
После собрания боевым дружинам приказано было быть в боевой готовности. Начальники отрядов знали, что события могут разразиться неожиданно. Начальство осмелело. По улицам стал появляться не один только генерал Синицын. Вылез и тучный полицеймейстер. Раза два промелькнул на своей приметной лошади ротмистр. Юнкера и отборная часть, которые охраняли Синицына, заняли казарму, удобно расположенную поблизости от правительственных зданий. На телеграфе однажды ночью появился сильный патруль и пытался выгнать оттуда охрану, поставленную стачечным комитетом и советом рабочих депутатов. Губернатор вывесил «обязательные постановления», в которых напоминал, что в губернии объявлено военное положение и что для бунтовщиков и забастовщиков введены военно-полевые суда.
Гайдук, по несколько раз в день переодеваясь в разное платье, шнырял всюду, где скапливался народ, и смотрел, и слушал.
На город обрушилась колючая стужа. Она пришла из глухих и темных недр тайги, сползла с голых сопок, поплыла из глубоких заснеженных долин. Пушистый, филигранный куржав облепил телеграфные и телефонные провода. Седая изморозь осела на заборах, на карнизах домов, на кровлях.
Бронислав Семенович долго отдувался и отряхивался в прихожей. Гликерья Степановна запахивала пестрый капот и покачивала головой:
— Замерзли?
— Понимаете, тридцать пять. Я не посмотрел и сунулся без шарфа. Очень холодно...
— А мой Андрей Федорыч убежал на-легке. Никогда не послушается.
Натансон прошел в комнату, зябко потирая руки. Гликерья Степановна усадила его на диван.
— Посидите, я сейчас чай приготовлю. Согреетесь.
Чай был быстро вскипячен. Хлопоча за самоваром, хозяйка расспрашивала гостя о делах, о здоровье, о новостях.
— Здоровье у меня как будто теперь в порядке. Все, видимо прошло благополучно. А дела по-старому. Вот учеников почти совсем нет. Не до музыки, говорят, в такое время...