День саранчи (сборник)
Шрифт:
– Здесь мой отец?
– крикнула она.
– Мистер Гринер?
Она топнула ногой.
– Скажите ему, чтоб выкатывался. Целый день его, что ли, ждать?
– Ему плохо.
Девушка отвернулась, ничем не показав, что она услышала или приняла к сведению его слова.
Гомер внес в дом ящик с образцами. Когда он вошел в комнату, Гарри как раз наливал себе вино.
– Вполне приличная штука, - сказал он, причмокивая.
– Вполне приличная… ничего, ничего. Извините за бесцеремонный вопрос - сколько вы платите за бу…
Гомер перебил его. Он
– Ваша дочь на улице, - произнес он со всей твердостью, на какую был способен.
– Она вас ждет.
Гарри рухнул на кушетку и тяжело задышал. Он опять притворялся.
– Не говорите ей, - прохрипел он.
– Не говорите ей, как плох ее старый папочка. Она не должна этого знать.
Гомер был потрясен его лицемерием.
– Вам уже легче, - проговорил он как можно более холодно.
– Почему бы вам не отправиться домой?
Гарри улыбнулся, чтобы показать, как он уязвлен и обижен бессердечным отношением хозяина. Но когда Гомер ничего не ответил, улыбка видоизменилась и выразила безграничное мужество. Он осторожно поднялся на ноги, постоял минуту прямо, потом начал покачиваться от слабости и вновь опрокинулся на кушетку.
– Мне дурно, - простонал он.
Он опять был удивлен и напуган. Ему было дурно.
– Позовите дочь, - прохрипел он.
Она стояла у обочины спиной к дому. Когда Гомер ее окликнул, она круто обернулась и побежала к нему. Он посмотрел на нее, потом вошел, не закрыв за собой дверь.
Фей влетела в комнату. Не обращая внимания на Гомера, она подбежала к кушетке.
– Ну, чего еще?
– крикнула она.
– Милая дочь, - сказал он.
– Я очень сильно занемог, и этот джентльмен был так отзывчив, что позволил мне здесь полежать.
– У него было что-то вроде припадка.
Она обернулась к Гомеру так резко, что он вздрогнул.
– Здравствуйте, - сказала она, протягивая руку.
Он робко ее пожал.
– Очень рада, - сказала она, когда он что-то промямлил.
Она круто обернулась к отцу.
– Сердце, - сказал Гарри.
– Встать не могу.
Небольшой номер, исполняемый отцом при продаже пасты, был
ей известен, и припадок в него не входил. Когда она вновь повернулась к Гомеру, вид у нее был трагический. Ее гордо откинутая голова поникла.
– Прошу вас, разрешите ему тут полежать, - сказала она.
– Да, конечно.
Гомер указал ей на кресло и поднес спичку к ее сигарете. Он старался не глазеть на нее, но тут как раз воспитанность была ни к чему. Фей любила, чтобы на нее глазели.
Она показалась ему немыслимо прекрасной. Но еще больше его поразила бившая в ней через край жизнь. Она была тугая и звенящая. Она сияла, как новая ложка.
Хотя ей шел восемнадцатый год, она была одета как двенадцатилетняя девочка - в белое бумажное платье с синим матросским воротником. На длинных голых ногах были синие сандалии.
– Мне очень неловко, - сказала она, когда Гомер снова посмотрел на отца.
Он жестом дал ей понять, что это - пустяки.
– Бедолага, сердце у него никудышное, - продолжала
– Сколько раз я умоляла его показаться специалисту - но вы, мужчины, все одинаковы.
– Да, ему надо сходить к врачу, - сказал Гомер.
Ее жеманность и ненатуральный тон привели его в замешательство.
– Который час?
– спросила она.
– Около часу.
Она вдруг вскочила и схватилась за голову, зарыв пальцы в волосах, отчего они приподнялись на макушке шелковистой копенкой.
– Ах, - грациозно выдохнула она, - а у меня в ресторане назначено свидание.
Все еще держась за волосы, она повернула торс, не сдвинув ног, так что ее тесное платьице натянулось еще туже, обрисовав изящно выгнутые ребра и маленький, с ямкой, животик. Это искусное телодвижение, как и все другие, было настолько бессмысленным и механическим, что она оказалась даже не манерной актрисой, а танцовщицей.
– Вы любите салат с лососиной?
– отважился спросить Гомер.
– Салат с лососи-иной?
Она как будто повторила вопрос своему желудку. Ответ был - да.
– И много майонезу, да? Обожаю.
– Я начал готовить ко второму завтраку. Сейчас доделаю.
– Давайте я помогу.
Они взглянули на Гарри, который как будто уснул, и пошли на кухню. Пока он открывал банку с лососиной, она уселась верхом на стул, сложив руки на спинке и опершись на них подбородком. Когда он оглядывался на нее, она ему интимно улыбалась и встряхивала своими белыми шелковистыми волосами - сначала вперед, потом назад.
Гомер был взволнован, и его руки действовали быстро. Вскоре большая ваза салата была готова. Он расстелил лучшую скатерть и выставил лучший фарфор и серебро.
– От одного вида слюнки текут, - сказала она.
Сказано это было так, как будто слюнки у нее текли при виде Гомера, - и он засиял. Но к еде она приступила раньше, чем он сел. Она намазала ломоть хлеба маслом, посыпала сверху сахаром и откусила большой кусок. Потом шлепнула на лососину ложку майонеза и принялась за дело. Гомер совсем уже было приготовился сесть, но тут она попросила чего-нибудь попить. Он налил ей стакан молока и стоял, наблюдая за ней, как официант. Он не замечал ее бесцеремонности.
Когда она умяла салат, он принес ей большое красное яблоко. Фрукт она еле медленнее, деликатно его обкусывая и оттопырив согнутый мизинец. Покончив с яблоком, она отправилась в комнату, и Гомер пошел за ней.
Гарри лежал на диване, вытянувшись в прежней позе. Тяжкое полуденное солнце било ему прямо в лицо. Но Гарри не чувствовал его затрещин. Он был занят кинжальной болью в груди. Он был занят собой настолько, что даже перестал придумывать, как наколоть здорового обормота.
Гомер задернул штору, чтобы защитить его голову от солнца. Гарри и этого не заметил. Он думал о смерти. Фей склонилась над ним. Из-под опущенных ресниц он видел, что она ждет от него успокоительного жеста. Он воздержался. Он изучил трагическое выражение на ее лице и остался недоволен. В серьезные минуты, подобные этой, ее топорная грусть выглядела оскорбительно.