День саранчи (сборник)
Шрифт:
Он удивлялся, почему все его сочувствие вдруг превратилось в злость. Из-за Фей? Он не мог этого признать. Потому что он ничем не может помочь Гомеру? Это объяснение было более удобным, но он отверг его еще решительнее. Он никогда не строил из себя целителя.
Гомер смотрел в другую сторону, на дом, наблюдал за окном гостиной. Когда кто-то засмеялся, он наклонил голову набок. Четыре коротких звука, отчетливо музыкальные ноты, ха-ха, ха-ха, исходили от карлика.
– Вы могли бы у него поучиться, - сказал Тод.
– Чему?
– обернувшись, спросил Гомер.
– Да ладно.
Его раздражение
Гомер повиновался. Он сделал неудачную попытку опуститься на корточки и ушибся. Он сел, потирая колено.
– Что такое?
– наконец спросил Тод, пытаясь проявить душевность.
– Ничего, Тод, ничего.
Он был благодарен, и улыбка стала шире. Тод не мог не замечать всех ее раздражающих атрибутов - смирения, доброты, покорности.
Они сидели тихо, Гомер - ссутулив массивные плечи, с мягкой улыбкой на лице, Тод - нахмурясь и крепко прижавшись спиной к пальме. В доме играл приемник, и его рев разносился по улице.
Они долго сидели, не разговаривая. Несколько раз Гомер порывался что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни слова. Тод не пожелал помочь ему вопросом.
Гомер убрал руки с колен, где они играли в «кто выше», и спрятал их под мышки. Пожив там немного, они съехали под ягодицы. Минутой позже они снова очутились на коленях. Правая рука с хрустом вытягивала фаланги левой, потом левая отплатила ей той же монетой. Обе как будто успокоились - но ненадолго. Они снова начали «кто выше» и проиграли весь спектакль, закончившийся, как и прежде, манипуляцией с суставами. Гомер пошел по третьему кругу, но, поймав взгляд Тода, остановился и зажал руки между коленями.
Это был самый замысловатый тик, какой доводилось видеть Тоду. Особенно ужасной была его отточенность. Это была не пантомима, как он сперва подумал, а ручной балет.
Увидев, что руки снова выползают на волю, Тод взорвался:
– Бога ради!
Руки рвались на свободу, но Гомер прихлопнул их коленями и не выпускал.
– Извините, - сказал он.
– Ничего.
– Я не могу удержаться, Тод. Я должен сделать это три раза.
– Мне - что? Валяйте.
Он отвернулся.
Фей запела; ее голос лился на улицу.
Без дури небо мне коптить - не расчет, Счастья жизнь отпускает - баш на баш. Запалить бы раз метровый косячок, Затянуться, затянуться - и шабаш.Она исполняла мелодию не в обычной своей свинговой манере, а траурно, с подвываниями, как погребальную песнь. В конце каждого куплета она еще поддавала грусти.
С охнарём усядусь, мне кум - король, Закурю, и все мне - трын-трава. С фонарем по свету счастья искать уволь, Оно в руках - затянись раза два.– Она очень красиво поет, - сказал Гомер.
– Она напилась.
– Я не знаю, что делать, Тод, - пожаловался Гомер.
– Последнее время она пьет ужасно. Все этот Эрл. Мы очень весело жили, пока его не было. Но с тех пор
– А почему вы его не выгоните?
– Я думал насчет того, что вы мне сказали насчет лицензии на содержание кур.
Тод догадался, чего он хочет.
– Я завтра сообщу о них в отдел здравоохранения.
Гомер поблагодарил и начал настойчиво и дотошно объяснять, почему он не может сделать этого сам.
– Но так вы избавитесь только от мексиканца. Эрла вам придется выгнать самому.
– Может быть, он уйдет с другом?
Тод понимал, что Гомер умоляет не отнимать у него надежду, но не сжалился.
– Исключено. Вам придется его выгнать.
Гомер принял это с доброй, мужественной улыбкой.
– Может быть…
– Скажите, чтобы Фей это сделала.
– Что вы, не могу.
– Почему, черт подери? Это ваш дом.
– Тодди, не сердитесь на меня.
– Ладно, Гоми, я на вас не сержусь.
Из открытого окна доносился голос Фей:
…и сухо стало в глотке, И ты как в лодке - поплыл, поплыл…Остальные подхватили последнее слово.
– Тодди, - начал Гомер, - если…
– Перестаньте звать меня Тодди, ради Христа!
Гомер не понял. Он взял Тода за руку.
– Я ведь просто так. У нас дома все зовут друг…
Тод не мог вынести его трепетных сигналов нежности. Он грубо вырвал руку.
– Нет, правда, Тодди…
– Она б…!
Он услышал, как замычал Гомер и как скрипнули его колени, когда он стал подниматься на ноги.
Из открытого окна вырывался голос Фей - пронзительные причитания, перерываемые хриплыми вздохами:
Дурь, дурь, дурь, - если есть дурь, Не ходи такой угрюмый, Задвигайся и не думай Ни о крыше, ни о хлебе, И торчи, как солнце в небе, Лоб заботами не хмурь… [66]66
Пер. Иосифа Бродского.
Когда Тод вернулся в дом, Эрл, Клод и Эйб Кьюсик стояли рядышком и смотрели, как Фей танцует с Мигелем. Они танцевали медленное танго под патефон. Мексиканец крепко прижимал ее к себе, просунув одну ногу между ее ногами, и, плавно раскачиваясь, они выписывали длинные спирали, обламывавшиеся на вершине каждого витка, когда он припадал на колено. Все пуговицы ее пижамы были расстегнуты, и его рука обнимала ее талию под одеждой.
Тод задержался в дверях, глядя на пару, потом подошел к столику, где стояла бутылка виски. Он налил себе четверть стакана, выплеснул в рот, налил еще. Со стаканом в руке он подошел к Клоду и остальным. Они не обратили на него внимания; их головы только поворачивались вслед за танцорами, как у зрителей на теннисном матче.