День сардины

Чаплин Сид

Я толкнул плечом широкую калитку, она распахнулась, и мы вошли друг за другом, а на дворе нас встретила большая грязная овчарка, оскалив белые клыки, злющая, вся морда в пене. Мы бросили железо и попятились. Собака была на длинной привязи.

Мы стояли, глядя на собаку. Потом Носарь сказал:

— Пойду приволоку спинки, а потом он у меня живо успокоится.

— Это не он, а она, — сказал я. — И кроме того, если мы размозжим собаке голову, у нас ничего не купят. Погоди, Носарь.

С тех пор как мы разобрали кровать, я искал случая сквитаться с ним; просто смешно, до чего сильным может стать

это желание сквитаться. Я оказался прав насчет собаки, и после этой маленькой победы мне даже почудилось, что я стал выше ростом. Мы постояли еще немного, но тут собака повернула голову, заворчала и так рванула веревку, что весь дом задрожал, а потом дверь отворилась. Вышла эта самая Милдред в мохнатом халате, длинные черные волосы распущены по плечам. Остановилась в дверях, вся пятнистая, как большой мотылек, и крикнула собаке: «Молчать!» Собака, вместо того чтобы подбежать к ней, поплелась в сторону и села. Тогда Милдред прошла через двор к калитке.

— Вам чего?

— У нас тут есть старое железо, хотим продать, — сказал я.

— Напрасно старались — отца все равно нет. Приходите лучше завтра.

— Мы подождем, — сказал Носарь.

— Дело ваше, но ждать, может, придется долго.

Носарь сел на старую наковальню.

— Никогда не сиди на холодном железе, — сказала она. — И ждать вам нет смысла. Он девять дней подряд с утра до ночи утиль собирает, и неизвестно, когда вернется.

— Подождем до десяти часов, — сказал Носарь.

— Он ушел далеко, — сказала она. — Может, сейчас он уже где-нибудь близко, а может, в двадцати милях отсюда. Вернется усталый, так что все равно проку вам от него никакого.

— А вы сколько дадите? — спросил Носарь.

— За этот хлам? Да у нас целая гора кроватей.

Я видел, что она хочет поскорей от нас избавиться.

— Можно нам это здесь оставить?

— Ладно, кладите вон туда и приходите завтра, — сказала она. — Но только до шести; ему еще семь дней утиль собирать, а перерывов он никогда не делает.

— Вот что, дайте нам полдоллара, и баста, — сказал Носарь. — Тащи спинки, Артур.

Я сходил за двумя спинками, а когда вернулся, Носарь уже чесал овчарку за ушами. Милдред не было. Носарь что-то нашептывал собаке.

— Пойди погладь ее, — сказал он. — Она добрая, мухи не обидит.

— Пошли отсюда.

— Ты чего сдрейфил?

— Я не сдрейфил, а просто не хочу на рожон лезть, — сказал я. Но насчет собаки он был прав. Я погладил ее по голове, почесал за ушами, а она лизнула мне руку. И я понял, что она добрая, теперь нас знает и не тронет.

Вышла Милдред. Мне послышался в доме еще чей-то голос, но я решил, что это радио. Ну, а если она и развлекалась с дружком, это не мое дело. Протягивая Носарю деньги, она сказала:

— Держи, хотя кровать этого и не стоит. У нас их тут уже сотни две свалено.

— Что ж, спасибо, — сказал Носарь.

— Кажется, я тебя уже где-то видела, — сказала она.

— Кто меня увидит, не забудет, — сказал он. — Ну да ладно, еще увидимся.

— В другой раз принеси что-нибудь получше, малец, — сказала она и пошла к дому. А Носарь все гладил овчарку.

— Пойдем отсюда, — сказал я. Но он медлил, и Милдред тоже. Она остановилась на пороге. Так сказать, молча нас выпроваживала. Она душилась

ужасно крепкими духами — у них был смешанный запах свежескошенного сена и фиалок; а может, пахло одними просто фиалками. Дверь хлопнула, только когда мы поднялись до половины холма, и все время я, не оборачиваясь, знал, что она смотрит нам вслед. Скрытная, подозрительная женщина.

— Сядем, — предложил Носарь. Я согласился.

Вечер был славный: едва начало смеркаться, небо над городом было красное — самое приятное время. Я лег навзничь, закинул руки за голову и стал считать зерна в колоске какой-то травинки, удивляясь, как плотно они сидят одно к другому.

— Придумал! — сказал Носарь.

— Уже поздно, а на полдоллара не разгуляешься.

— Можно купить десяток сигарет и выпить чашку чаю, — сказал он. — Но я про другое.

— Выкладывай.

— Ты ее хорошо рассмотрел?

— Более или менее — а что?

— На ней ничего не было, кроме халата.

— Ну и что с того?

— Пойдем поглядим.

— Да ты спятил! Собака нас живьем сожрет. И кроме того, за это могут в тюрьму упечь.

— Собака не тронет, — сказал он. — На этот счет будь спокоен. Давай поглядим.

— Гляди сам. А мне неохота.

— На спор, она совсем голая ходит, — сказал он. — Ты видел когда-нибудь голую женщину?

Он наклонился ко мне, кусая травинку. Я не знал, что сказать. Все равно он мне не поверил бы. Помолчав, я только головой покачал.

— А ты, Носарь?

Он кивнул. Я решил, что он врет. В то время я считал себя единственным.

— Есть на что посмотреть, — сказал он. — Глаза проглядишь. Ну как?

Собака встретила нас, виляя хвостом, и мы ее погладили. Сердце у меня стучало, как мотор. Я бы все на свете отдал, чтоб эта собака залаяла, но она только лизнула меня. Мы подошли к дому. Носарь шел впереди. Собака увязалась за нами, бешено виляя хвостом, — напрашивалась, чтоб ее еще погладили.

Занавеска была задернута неплотно, и мы заглянули в щель. На столе горела старая керосиновая лампа, отбрасывая круг света на потолок. Милдред обернулась с улыбкой, и я подскочил, как ужаленный — мне показалось, что это она нам улыбается. Я чуть было не дал деру, но тут сообразил, что в комнате есть еще кто-то. Халат на ней распахнулся. Не стану уверять, будто я ничего такого в жизни не видел. Но это было совсем другое. Врал Носарь или нет, но в одном он был прав: я чуть глаза не проглядел. Она сняла с руки браслет и положила на каминную полку. Потом сбросила халат. Он упал к ее ногам. Она опять улыбнулась. А потом я увидел мужчину. Он обнял ее. Меня как громом ударило, и я подумал: как нелепо, что они так близко в этот миг! Я имею в виду — два брата. Потому что там был Краб Кэррон.

Может, вы подумаете, что я псих, но это меня доконало. До тех пор все было, как в кино: глядишь на каких-то чужих людей. Но при виде Краба я почувствовал себя виноватым, и не просто потому, что он одной рукой мог меня прихлопнуть. Меня всего трясло, мне было тошно и хотелось убежать, как старику Джорджу, когда началась заваруха на высоте 60, все равно куда, только бы подальше. Я дернул Носаря за рукав, хотел его увести. Верите ли, он только головой тряхнул. И зубы оскалил, как обезьяна. От этого мне стало еще тошнее.