День сомнения
Шрифт:
“моих людей”. У меня есть мои идеи.
Я действительно хотел вас вознаградить, Триярский. Вы должны были стать моей идеей. Одной из самых остроумных идей. Сегодня в городе произойдет замечательная история – вы могли бы стать одним из ее героев: вместо того, чтобы путаться и суетиться. Я хотел вас вознаградить! Впрочем, через полчаса вы получите вознаграждение. А теперь…
Металлический монах засеменил к Триярскому, угрожающе кланяясь:
– Харащо пощидери? Тепери кончири и – домои.
Черноризный протягивал
– Ермак Тимофеевич, так где все-таки Якуб?
Черноризный не убрал непожатую руку, только слегка повернул кисть – вниз. Тотчас же на эту кисть налетел Ерема: встав на колени, принялся ее с аппетитом целовать, искоса поглядывая на Триярского.
– Так где же Якуб, Ермак Тимофеевич?
Черноризный лениво стряхнул с руки любвеобильного Ерему:
– Среди хризантем.
Триярский вышел, не дожидаясь, когда его выпихнет своими поклонами
Ерема.
Задержался перед свитком на стене.
– Вы правы, – кивнул Триярский, – вот она.
И указал куда-то в середину хризантемного свитка.
Там, среди лабиринта вытянутых лепестков он все-таки разглядел ее – маленькую скомканную бабочку.
– Что ж, одну загадку вы разгадали, – Черноризный с улыбкой смотрел на него, расположившись в дверном проеме; ниже выползла гладкая голова Еремы, – могу добавить: японцы давно научились отделять гелиотид от жемчуга, и назвали гелиотидом – “хризантемным камнем"…
Желаю удачи.
Это пожелание уже застало Триярского в дверях первой, внешней приемной – он спешил. Было слышно, как за ним опускается стена.
Проводив полуусмешкой Триярского, Ермак Тимофеевич вернулся в кабинет. Глянул в окно: дождь – не дождь; подвижная серость. С седьмого этажа восточная часть Завода, размытая непогодой, темнела беспорядочным стадом руин. “Одряхлевшей бабочки закружилась тень”, – подумал Черноризный.
Пора. Взял пульт, надавил.
Стена раздвинулась, обнаружив еще одну маленькую комнатку.
Посредине, прикладывая к плечам пластиковый каркас в форме горба, стоял невысокий мужчина в темных очках. Вытянув руку, продекламировал:
– О, мой народ!
Черноризный улыбнулся. Снял с тарелки яблоко, бросил.
Лже-горбун флегматично поймал; впился в оглушительно-сочный плод.
Не меняя улыбки, Черноризный подошел ближе:
– Будто не было этих шести лет. Ты совсем не изменился, Исав.
Тот – сквозь бурлящее яблоко – пожал плечами.
– Все тот же Белый Дурбек… Гениальная идея. И сегодня она… Как тебе Триярский?
Исав оторвался от яблока. Несмотря на то, что он уже был без бороды и в темных очках, выражение утренней печали на лице осталось нетронутым. Он снова пожал плечами:
– По-моему, ты поступил с ним жестоко.
– Будь он глупей, я поступил бы с ним помягче. Ты ведь видел, -
Черноризный махнул головой на оборудованный в углу пульт
– Послушай, Ермак, а что будет с Акчурой?
– С твоим Лжедмитрием? Тебя это интересует? – Черноризный глянул в монитор. – Подожди, сейчас вернусь: наш Шерлок Холмс никак уйти не может.
В японскую приемную ворвался Триярский. Правой рукой он волок за собой Изюмину, левой тряс каким-то диском.
– В чем дело? – зевнул Черноризный. – Разве мы не попрощались?
– Это я вас хотел спросить, в чем дело! – Триярский вытянул левую руку.
– Черепаха? Какого лешего…
– Мертва! В сумке задохнуться не могла – вот, отверстия для вентиляции… Час назад я вытаскивал ее – стала какой-то ненормально подвижной, почти буйной. Сейчас – пожалуйста, сдохла. Одновременно у меня вдруг начинается мигрень. Вы все пытались меня в столовую затолкать – три.
– Какого лешего, я спрашиваю, вас пропустили на территорию с черепахой… Ну, умельцы! Немедленно свяжите меня с проходной!
– Стойте… – преградил ему путь Триярский, – ну… и где? Где она, ваша
“пушка” – вы же меня тут облучали. Зомбировали, или как там у вас?!
Черноризный медленно похлопал:
– Ай да Триярский, и вторую загадку отгадал. Жалко, слушал ты меня невнимательно – я же сказал “в сочетании с особым питанием”. А ты у нас с совсем плохим аппетитом оказался, да, Ариадна Ивановна?
Изюмина, все еще сжатая Триярским, кивнула.
– Так что сделать тебя моей идеей, Триярский, не удалось, а тут еще черепаха. Ариадна Ивановна, вы успели рассказать нашему дорогому гостю, что дуркоры спускались в шахту, обязательно привязав к поясу черепаху? Нет? Только про песни? Подождите, Ариадна Ивановна, сейчас наш нетерпеливый гость вас отпустит. Кстати, кто у нас в лаборатории занимался черепахами?
– Покойный Мовсесян, – пропищала сдавленная Изюмина.
– Вот видишь, Триярский: покойный Мовсесян. Конечно, я пропустил тебя через гелиотизацию: сильно мелькал ты под ногами с утра – но ты оказался, во-первых, на пустой желудок, во-вторых, любителем рептилий. Так что, когда у тебя через полчаса наступит помрачение, оно может оказаться не слишком долгим… неделя -две. За это время тебя вышвырнут с работы и отсудят дом. Тогда и придешь ко мне.
Приползешь то есть. Ерема!
Кукла, выглядывавшая из-за локтя Черноризного, неожиданно закричала:
– Во поре бередженька стояра… Рю-ри-рю-ри, стояра!
Не успел Триярский выхватить пистолет, что-то оглушило его и отбросило в сторону. Пол под ним разъехался, тело понеслось на какой-то подставке вниз. Последнее, что он услышал, были слова
Черноризного наверху:
– Сколько раз повторять: после “во поле березонька” – “во поле кудрявая”. Кудрявая!