День сомнения
Шрифт:
– По статье Закона. А по какой статье… какого закона – предложи сам, ты же юрист, а!
Блеснули наручники. Триярский вскочил… и сел обратно.
Позади него, поблескивая улыбками, стояли трое в американской форме.
– Салям, фантомасы, – прохрипел Триярский, – а где четвертого забы..?
Удар; Триярский осел, железо сжало запястья.
В зале стихло; лысина Евангелопулуса покрылась росой; Унтиинов выглядывал из-за бюста “зойки”.
Подхватив Триярского, троица затопала к выходу, где
Хикмат остался. Неторопливо доел котлету, помахал музыкантам
(заиграли). Оскалился, работая зубочисткой. Спас мизинцем мураша из пива.
Вечер продолжался.
Час четырнадцатый. ВОЗНЕСЕНИЕ
Его бросили в пустой, темный кабинет.
Четверка, помахав на прощание квадратными ладонями, удалилась.
Триярский сделал несколько шагов, разглядывая полутьму.
В одном из кресел тьма зашевелилась. Встала, разглаживая пиджак.
Кивнула лысиной:
– Ну, с прибытием.
Проступил, как на фотографии в проявителе, весь кабинет. Шторы, карта Области, часы с гелиотидом.
– Это кабинет Серого Дурбека?
– Это, – Аполлоний накапал себе какой-то спиртной мути, проглотил, – кабинет Правителя Дуркентской Автономной Области…
Закашлялся; заел кашель огурцом.
– И с этого… кхе-кхе… момента – это ваш кабинет, Учитель.
В груди Триярского вдруг опустело. Будто нет уже легких, даже сердца нет, а только трахеи и какие-то остатки кровеносной системы.
– Я… не хочу, – произнес Триярский.
– Сочувствую, – справился, наконец, со своим огурцом Аполлоний.
–
Даже историей установлено, и сегодня мы имели, так сказать, живое подтверждение, что Дурбеки правят недолго и умирают некрасиво. Так что в распоряжении у вас, может, годика три -четыре. Пять, бывали случаи. Утешьте себя тем, что за это время сможете совершить, гм…
Доброе, например. Народу что-нибудь приятное сделаете.
С улицы проник глухой шум.
– Какому народу…? и потом, я же русский! Ну, мусульманин, но – русский…
– М-да, общение с этим русско-японским патриотом Черноризным произвело на вас, вижу, сильное впечатление. Понимаю, сам когда-то был, как он выражался, его идеей. Так что всецело понимаю ваши славянские сомнения и глубоко поддерживаю.
Сплел пальцы в замок, потряс.
– …но власть, Триярский, власть не имеет национальности. К тому же вы на четверть, но все-таки наших, дуркентских кровей.
– ?
– Да-да, бабушка ваша, за татарочку себя выдававшая, была княжной из рода Дурбеков. Надежные справки наводили… Ну, приветствую вас,
Дурбек Тридцатый!
И, ловко встав на колени, поцеловал
Шумовые волны с улицы выросли, затрепетали стекла.
Триярский подошел к окну; рывком отогнал штору.
Центральная площадь купалась в беспорядочном свете. Перекатывались людские массы, суетились полицейские кепки, несколько мигалок выхватывали из темноты чью-то спину, руки – и заталкивала их обратно в неразличимость.
– Либералы из “Свободы” решили провести для дипкорпуса митинг, кандидатика своего выдвинуть… – голос Аполлония возник за спиной.
– А кандидатик тю-тю: некто Белый Дурбек, помните, деятель был конца
Горбачевского времени. Вон, сбоку, пресса. Унтиинов даже свою
“зойку” бросил – примчался. Профессионал.
– А это? – Триярский ткнул в сельского вида группу, сооружавшую какие-то ящики.
– Деятели малого бизнеса, спустились с гор вручить вам петицию.
Прилавки возводят: народу много, базар далеко, торговля пойдет. Не волнуйтесь, сейчас прибудет “партия власти”: мы ее как раз из арестованной самодеятельности накопмлектовали, около Дома
Толерантности. Зарегистрировали где надо по дорожке.
Новый луч вырезал из темноты светлый прямоугольник транспаранта.
Моложавое строгое лицо с чуть раскосыми серыми глазами и окладистой бородой.
– Это же я… Что за чума, откуда у меня борода?
– Успеет, успеет отрасти ко дню вашей Присяги на Трех Камнях, – заверил Аполлоний, ощупывая нетрезвыми глазами подбородок Триярского.
Под портретом змеилось: “Толерантность – залог нашего всего. Руслан
Первый”.
…Прибыла “партия власти”: из воронков весело повалила самодеятельность, стреляя хлопушками. Русский хор, уже не дожидаясь команды, грянул “Боже, царя храни…”. Казахо-монголы быстро теснили тщедушную “Свободу” на край площади, в те самые воронки, из которых только что распаковались сами. Остальная массовка ринулась к прилавкам отовариваться лепешками и пластиковыми гранатами итало-дуркентского кумыса.
Въехала еще одна “мигалка”. Из нее вышла ослепительно интересная женщина и молодой человеком в смокинге с букетом хризантем.
Свободной рукой он махал окнам Дворца; Триярскому даже показалось что он слышат возглас: “Учитель!” Рядом с этой парой выросла другая, из той же “мигалки”: некто в парадном прокурорском кителе (сосчитав этажи, воздел руки и убедительно ими потряс); спутница его вначале показалось Триярскому незнакомой… Профессиональное покачивание бедер разрешило сомнение.
– Филадельфия.
– Ась? – переспросил Аполлоний. – Кстати, только что пришло скорбное сообщение из Греции: известный бизнесмен Якуб Мардоний скончался от сердечной недоста… Нет, супруга не в курсе. Так что вы сказали, не расслышал?