День сомнения
Шрифт:
Триярский опустил пистолет.
– Ну, я пойду, – повторил Исав.
За стеклом скакала монголо-казахская самодеятельность. Ей выпало защищать подсудимых, делала она это с эпическим остервенением: объезжала их дозорами, угрожала Бештиинову колчаном с пластмассовыми стрелами, даже вытащила на аркане из-за кулис Эля; поплясав вокруг него, отпустила.
– Куда вы пойдете, Исав? Первый же пост вас узнает и… Черноризный хотел вас сегодня короновать, да? Возвращение блудного Демократа?
Вы, господа,
Ага, вот тут. Что же вы теперь от этой власти уходите?
– Власть – это одиночество, – сказал Исав, глядя на стекло.
– А в этом, в том убежище, шесть лет – это было не одиночество?
– Это было… Есть в арабском такое изречение…
– Вы знаете арабский?
– Мой отец был подпольным богословом.
– Что значит “день сомнения”? – спросил Триярский.
– Йауму-ш-шах? Это… это первый день уразы, когда из-за облачности невозможно увидеть молодой месяц… ну вот как сегодня. Такой день законники считали…
– Понятно, – Триярский чувствовал, что Исав начинает его раздражать,
– идите. Последний вопрос: вы слышали от Черноризного о человеке по имени Якуб?
– Якуб… Издатель? Издатель Якуб… Сказал, что он в каком-то месте… название какое-то литературное.
– “Зойкина Квартира”?
– Да, наверное, Зойкина… Вы любите Булгакова?
– Идите вы с вашим Булгаковым, – не выдержал Триярский.
Исав поиграл пухлыми губами – словно проверял, не налипло к ним какого прощального слова. Вышел; ковролин проглотил удаляющиеся шаги.
Оставшись, Триярский поглядел на лицо раскинувшегося в кресле…
Вспомнил, как боялся мертвых в начале своей работы. А сейчас? Тупое уныние. Где-то рядом, наверное, бродит маленькая милицейская душа, тормоша свою прежнюю жилплощадь, давай, мол, я замерзла снаружи.
Интересно, на каком языке говорит душа с телом? Или у них разные языки, но они всю жизнь как-то договариваются? А смерть – не результат ли полного их непонимания."Сколько смертей, Триярский…”
Вспомнил, высунулся в коридор.
Красная секретарша, неподвижная, лампы дневного света.
Исав исчез. Зойкина квартира. Смертей. Сколько.
– …а теперь, дорогие дуркентцы и гости…- выкрикивал из радиоточки Бештиинов.
Чем веселей становилось на сцене, тем тревожнее в зале.
– Там, снаружи, уже эшафот подогнали, – сообщал своим соседям независимый журналист Унтиинов и чертил руками что-то квадратное и неотвратимое.
Уже успел выступить второй адвокат в виде трио скрипачей при еврейском клубе “Они все еще здесь”. Бештиинов, дирижировавший уже неизвестно какой по номеру рюмкой, призывал зал к дисциплине и объявлял следующий номер:
– …и гости нашего города!
Толерантности должно было произойти…
Замолчал, сглотнув предполагаемую слезу.
– …кровавое покушение на присутствующего здесь…
Посмотрел наверх.
Присутствующий-здесь приподнялся.
Треть зала захлопала, кто-то даже закричал “браво”. Остальные две трети передавали друг другу новости, непонятно каким образом проникшие под купол Дома Толерантности: в городе аресты… оцеплен
Завод… Неожиданно и довольно гордо покинул зал посол Сан-Марино.
– …для судебного эксперимента на сцену приглашаются…- взвыл
Бештиинов.
– Как мне надоел этот дурак, – поморщился Серый Дурбек. – Давай, я его заодно тоже арестую, Аполлоний.
– Всех дураков не арестуешь, – вздохнул пресс-секретарь. – К его глупости мы уже привыкли… А к новому дураку придется привыкать заново.
Бештиинов, слышавший весь диалог, посерел… язык вдруг разбух и перестал умещаться во рту:
– Квартет американской военно-культурной общины имени Трумэна.
Похлопаем!
Оркестр покачнулся, покачнулся – и загремел “Хэппи бездэй”.
Зал зааплодировал. Похлопал дипкорпус, его поддержала оппозиция, а там и пресса внесла свою посильную шумовую лепту.
Четверка принялась кружиться, исступленно виляя бедрами. Затем синхронно сорвали с себя кители, оголив бройлерные торсы.
Зал распахнул рты.
– Это мужской стриптиз, – компетентно прошептал независимый журналист Унтиинов корреспондентке газеты “В Дуркенте все спокойно”.
– Заткнись, сама вижу, – отвечала корреспондентка, мать пятерых детей.
Поиграв бугристыми животами, четверка приступила к галифе.
Дипкорпус заерзал, соображая, что полагается в таких случаях делать дипломату…
…скомканные галифе валялись на краю сцены. “Хэппи бездэй ту ю”, – все быстрее насобачивал оркестр, вступил орган, понукаемый похожим на старую рыбу Евангелопулусом; выпуклая четверка творила что-то трансцендентно-акробатическое, то и дело застревая пальцами во вздутых плавках.
– Шайбу, шайбу! – не выдержала корреспондентка “В Дуркенте все спокойно”, мать пятерых детей.
Нет, плавки остались на месте.
Внезапно танцоры схватили себя за щеки, потянули…
Лица сползли, как тряпки – в зал строго глянули таившиеся под ними маски.
Загремела стрельба – непонятно откуда.
Серый Дурбек поднялся.
Похлопал в ладоши.
И упал, истекая кровью. Стрельба исчезла.
– Суд удаляется на кофе-брэээээйк! – заорал Бештиинов, уползая на четвереньках.