День святого Антония
Шрифт:
Она оделась буквально в считаные секунды.
Мы тоже оделись.
Перед зеркалом она причесывала волосы.
— Кристина, — начал Тито, — сегодня День святого Антония. Если ты не против, мы можем загадать желание.
Она перестала причесываться.
— Я даже не знаю, — сказала она. — Мне нечего пожелать.
— Ну какое-нибудь желание у тебя все-таки есть? — сказал Поль. — Какое-нибудь, совсем маленькое? Его нужно записать. Никто не узнает. Записки с желаниями поджигаются.
Она посмотрела на нас.
— Ну ладно, давайте, — согласилась
— Нам нужен алтарь, — сказал Тито, — перед которым мы могли бы преклониться.
— А мы должны преклониться? — удивилась она.
— Да, — сказал Тито. — Так положено.
Мы осмотрели всю комнату, но не заметили ничего, что могло бы послужить нам алтарем. В комнате ничего не было, кроме старого кожаного кресла, дивана, зеркала, кассетного магнитофона и матраса с пропалинами.
— Нам нужен алтарь, — сказал Тито. — У тебя нет ничего такого в сумке?
— Нет, — сказала она, — у меня нет в сумке алтаря.
Я выглянул в окно. Из него было видно шоссе. Кто-то стучал в дверь.
— Я еще не готова, — крикнула она.
— Поторопитесь, — сказала она нам, — поторопитесь с алтарем.
— Алтарем будет служить кожаное кресло, — решил Тито. — Скорей, у тебя есть ручка?
Хорватка достала из своей сумки еженедельник и вырвала из него три листочка. Тито достал из кармана ручку и вручил ее хорватке.
— Пиши, — сказал он.
В дверь снова постучали.
— Еще не готова, — крикнула она.
Она взяла ручку, задумалась и потом что-то написала. Свернула вчетверо листок и положила перед креслом. Затем Поль написал что-то свое. Потом Тито. Все наши свернутые вчетверо бумажки Тито сложил перед креслом. Мы никому не будем рассказывать, что мы там написали, потому что желания должны храниться в секрете.
Тито сказал:
— Говорят, что святой Антоний — покровитель несбыточных желаний.
Хорватка ничего на это не ответила.
Тито схватил зажигалку.
— Теперь мы должны встать на колени, — сказал он.
Мы встали на колени. Она опустилась последней и задумчиво посмотрела на пол. Тито сказал:
— Тараканы боятся нас даже больше, чем мы их.
Тито прочитал молитву святому Антонию, ей обучили нас монахини еще в школе, поэтому мы знали ее наизусть. Хорватка смотрела на нас молча.
Дочитав до конца молитву, Тито спросил:
— Ты не хочешь прочесть ее теперь на своем языке?
Она помотала головой:
— Нет, вы уже ее за меня прочли.
Тито поднес к бумаге зажигалку. Наши желания загорелись, а мы стояли на коленях перед кожаным креслом и смотрели, как они горят. Они догорели меньше, чем за тридцать секунд.
Тито первым встал с колен.
— Теперь мы должны обняться, — сказал он, — и поцеловаться.
В дверь снова постучали.
Тито обнял вначале хорватку, затем меня. Мы поцеловали ее, а она нас. Наконец все мы обнялись.
— Ну, вот и все, — сказал Тито.
— Да, — сказала она, — вот и все.
Она открыла дверь. На площадке стоял мужчина
Дверь в квартиру она не заперла, и, спускаясь по лестнице, мы слышали, что музыка продолжает играть. Когда мы были уже внизу, она захихикала, но смеялась она так не больше пары секунд.
— Раньше я носила парик, — сказала она, — чтобы казаться старше, вы можете себе это представить?
И она опять негромко хихикнула.
Она предложила отвезти нас на Манхэттен. По дороге она сказала, что можно еще где-нибудь выпить. Она знала один неплохой бар, куда мы могли бы зайти.
Она мало говорила.
Солнце садилось. Она опустила все стекла в машине. Ее волосы развевались по ветру во все стороны.
Мы вспомнили, как однажды садились в грузовик, уезжая из нашей деревни. У Рафаэллы был на голове платок. Но ничего не помогало. Дорожная пыль забивалась нам в уши и рот, в нос и волосы. Мы выехали ночью, но, когда рассвело, мы еще ехали. И когда снова стемнело, мы всё ехали и ехали. Когда становилось темно, было холодно, как в морозилке, а на солнце жарко, как в печке. Грузовик вез арбузы, большие, зеленые арбузы, и еще старика. Все считали, что старик не доедет. Ему все твердили: «Не надо тебе ехать». Но он непременно хотел уехать вместе со своей родней.
Когда рассвело во второй раз, он был уже мертв. Вначале этого никто не заметил. Он лежал в той же позе, что и до этого. Но когда его начали трясти, чтобы дать ему попить, он уже окоченел. Мы крикнули шоферу: «Остановись, у нас тут покойник», но он не остановился, потому что мы и так отставали от графика. Рафаэлла прикрыла нам глаза. Мы сказали, что не надо этого делать, но она все равно прикрыла.
Лишь когда начало смеркаться, шофер остановился. Все мы вышли. Мужики копали втроем — такой земля была твердой. Водитель раздал всем хлеб и воду. Потом показал в сторону поля, поросшего высоким желтоватым быльем. Он сказал, чтобы все шли туда, если кому надо в туалет.
В желтоватых зарослях мы присели на корточки рядом с Рафаэллой. Нам очень хотелось знать, сколько еще ехать, но спрашивать мы не решались, только смотрели перед собой. Вдруг мы услышали крик Рафаэллы. Мы оба подумали, что ее кто-то укусил. Но оказалось, что это один из мужиков прижимает ее голову к земле, а другой уселся сверху и держит ее руки выше локтей. Она кричала пронзительно. Мы так удивились, что не могли сдвинуться с места. И тут мужик, что сидел на ней и держал ее руки, ударил ее по лицу. Она закричала: «Уведите детей, уведите детей!» Второй мужик схватил нас за руки и потащил прочь. Мы пинались и пытались кусаться, но он был сильнее. Мы кричали: «Рафаэлла, Рафаэлла!» Но она только выкрикивала: «Уведите детей, уведите детей!» Больше мы ее не видели. Было слишком темно.