День твоего рождения
Шрифт:
Было уже поздно, магазины закрывались, работал лишь дежурный гастроном в центре, и Толик пошел туда.
В гастрономе было шумно, пахло чем-то кислым.
Толик походил в этой толкучке, разглядел цветные наклейки на бутылках и было повернулся уже уходить, но так и застыл.
Прямо перед ним стояла слепая женщина. Она глядела куда-то в угол, помаргивая часто, закатывала зрачки под веки, страшно тараща белками, а руками быстро-быстро ощупывала монетки.
– Рупь двадцать… Рупь сорок, - приговаривала
Парень неохотно брал деньги и ныл:
– Мам, не надо, а?
Слепая все моргала, закатывала глаза, потом отсчитала, сколько ей было нужно, нащупала, трепеща пальцами, мальчишку, подтолкнула его вперед и сделала свирепое лицо:
– Ну!..
Парень подошел к прилавку, очередь посторонилась, и он протянул деньги, но продавщица оттолкнула его руку, крикнула торопясь, будто опаздывала куда: «Малолетним не отпускаем». Толик вздрогнул: слепая громко выругалась.
– Отпусти!..
– велел продавщице какой-то дядька из очереди.
– Это вон ей!
– Не отпущу, - заорала продавщица, кривя накрашенные губы.
– И ей не отпущу! Пьет! Ребенка приучает!
Очередь вдруг заволновалась, ругая продавщицу.
– Отпусти!
– кричали дядьки.
– Отпусти! Какое твое дело? Ее дело! Незрячая она!
Продавщица снова скривила губы, схватила у мальчишки деньга и выдвинула ему бутылку.
Толик глядел, как слепая взяла мальчишку под руку и они пошли не спеша к выходу, тихо говоря о чем-то, как притихла очередь и как мужчины с состраданием смотрели им вслед.
– Р-рюсскому человеку, - сказал за спиной у Толика пьяный голос, - в ненастье первое дело - выпить!..
Толик вернулся домой поздно, притихший и молчаливый. Слепая и ее мальчишка не выходили из головы.
Толик представил, как слепая ощупывает дрожащими пальцами лицо мальчишки, а он стоит, не шелохнется, только прикрыл глаза - ждет, когда мать потрогает его, когда его «увидит».
Толик вообразил на мгновение себя слепым и крепко зажмурил глаза. Стало темно, только какие-то розовые точечки плыли стаей.
Он пошарил руками и снова открыл глаза. Нет, невозможно представить, что ты никогда не увидишь ничего, ничего… Невозможно представить, что не увидишь эту комнату, синий абажур под потолком, маму…
Неожиданно Толик подумал о маме как-то по-новому.
Конечно, слепая женщина - ужасно несчастная, и ее беде никак нельзя помочь. Мамина же беда зависела только от нее одной, он был уверен в этом.
Ей только надо набраться сил. Надо только решиться и переломить себя. Уйти от бабы Шуры. Уехать вместе с отцом в другой город - и все будет хорошо.
Он подумал про двух старушек - про мать и дочь.
Но тогда мама не сможет, как они? Не должна? Ей плохо с бабкой, это ясно, и хорошо
Толик всегда ругал маму, что она слабая, что она бессильная, - и вдруг он стал понимать ее колебания, ее слабость и бессилие. Неожиданно эта мамина слабость повернулась к нему другой стороной. Мама будет страдать сама, но не бросит бабку - вот что вдруг понял Толик.
Он уже разделся и лежал на раскладушке, приготовясь спать. Неожиданно ему захотелось сделать маме что-нибудь очень хорошее. Словно теплая волна захлестнула его.
Он приподнялся на локте и позвал громко, чтоб и баба Шура слышала.
– Мама, - сказал он, - иди скорее. Ну иди же!
Мама вскочила встревоженно, светлой тенью заслонила окно.
– Что ты?
– спросила она испуганно.
– Ничего, - ответил Толик.
– Наклонись!
Мама наклонилась, думала, что Толик скажет ей что-нибудь тайком от бабы Шуры, но он обнял ее свободной рукой и поцеловал.
Он сразу отвернулся, закрыл руками уши, не желая слушать бабкиных высказываний, ее последних слов.
Но баба Шура ничего не сказала, и Толик, распластавшись, тут же уснул. Проваливаясь в сон, он увидел Изольду Павловну, ее пронзительный взгляд и услышал снова ее слова:
– Без матери завтра не приходи!
«А вот и приду», - подумал он упрямо.
9
Так он ничего и не сказал маме. А утром, прибежав в школу, сразу наткнулся на Изольду Павловну.
Она стояла у раздевалки, сложив руки, как Наполеон, и ждала его.
Толик затоптался, поглядывая на блестящее пенсне учительницы, и мучительно соображал, что делать. То ли пройти мимо нее, будто бы забыв вчерашнее, мирно поздороваться, то ли, пока не поздно - была не была!
– рвануть назад и целый день шляться по городу. Но пока он соображал, Изольда Павловна нетерпеливо сказала:
– Давай же скорей!
Ничего не понимая, Толик разделся и отправился вслед за учительницей.
Она выстукивала по коридору мерную, нудную дробь. Толик шел за ней, как кролик, загипнотизированный удавом, и лишь в последнюю минуту, когда они приблизились к кабинету директора, догадался, в чем дело. «Вот оно что!
– подумал Толик, холодея.
– Значит, его задумали кинуть в мельницу! Между древнеримскими жерновами?»
Дверь в кабинет директора была белая, будто за ней сидел не Махал Махалыч, а зубной врач. Вот сейчас Изольда Павловна схватит Толика за руки, чтоб он не брыкался, а директор станет сверлить ему зубы - ж-ж-ж-м! Толик даже простонал от боли, белая дверь распахнулась, он вошел и остановился у порога.