День твоего рождения
Шрифт:
– Вот, привела!
– сказала Изольда Павловна, отдуваясь, будто она запыхалась, будто она тащила Толика за руку, а он упирался.
– Знакомьтесь. Ваш корреспондент.
Толик огляделся.
За столом сидел Михаил Михайлович, директор - Махал Махалыч, как звали его для удобства ребята. Или Топтыгин в квадрате: мол, два Михаила в одном имени. Кроме Махал Махалыча, в кабинете был еще один человек. Он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину, и покачивался как пресс-папье - с носков на пятки, с пяток на носки. Дядька был высокий, седой и очень добродушный.
– Ну, ну, - сказал
– Интересно познакомиться.
Седой стоял посреди кабинета с протянутой рукой, и Толику пришлось подойти к нему.
– Так вот, - сказал седой, - я и есть тот самый «товарищи, партийный комитет», которому ты писал.
Толик почувствовал, как у него холодеют пальцы, как отливает от головы кровь и там становится пусто и прохладно, будто в голове не мозги, а прогуливается ветерок.
– Рассказывай!
– бодро велел седой.
– Рассказывай все по порядку, я тебя внимательно слушаю.
– И, наверное, заметив, что у Толика остановились и расширились зрачки, добавил мягко: - Да ты не бойся! Говори как на духу - и все будет хорошо, не зря же ты на нас надеялся!
«Вот она, расплата!» - лихорадочно думал Толик. Да, он знал, что его могут разыскать. Но ведь он не предполагал, что все сложится так. У него и мысли не было, что из партийного комитета могут прийти прямо сюда, в школу.
Толик мучился, Толик презирал себя, воевал с бабкой, прятался от отца - и все это были его личные дела. И никто не мог сунуть в них свой нос. Это были страшные тайны Толика. А теперь их узнает вся школа! Будто он играл в домино, а потом показал все свои костяшки - смотрите!
Все! Конец!..
Толик неожиданно успокоился.
Сейчас он смотрел на себя как бы со стороны. Будто не пятиклассник Бобров сидел тут, в директорском кабинете, провалившись по уши в черное мягкое кресло, и будто не с ним говорил седой. Он чувствовал себя как бы зрителем, как бы посторонним.
– Так я слушаю тебя, - сказал седой.
– Почему ты решил, что именно партком тебе поможет? А не сами твои родители?
«Он совсем не строгий», - машинально отметил Толик.
– Я жду!
– повторил седой.
– Говори уж, раз писал…
Толик молчал.
– Ты сам сочинял эти письма?
– спросил опять высокий человек, доставая из кармана два знакомых конверта…
Толик молчал. Что ему оставалось делать? Признаться, что одно он написал, почти ничего не соображая, в тумане, потому что его избили. А про второе вообще ничего не объяснишь. Даже если сказать, они не поймут, скажут, врет, изворачивается, вон чего нагородил. Нет, лучше молчать.
– Ну что с тобой будешь делать!
– вздохнул седой.
– Твердый ты, видно, парень, с характером, слова от тебя не добьешься. Значит, писал, все обдумав, все всерьез.
– Видно, всерьез тебя обидел отец, - тихо сказал Махал Махалыч.
– Видно, крепко он виноват!
Кровь мгновенно прихлынула к сердцу, к голове, к рукам, и Толик почувствовал, как покраснел от пяток до макушки.
«Значит, они решили, что виноват отец. Значит, отцу будет плохо», - подумал он и вдруг, сам того не ожидая, крикнул:
– Нет!
Один раз он уже стал предателем отца. Больше не будет. Ни за что не
– Ну, ну!
– сказал седой.
– Так ты считаешь, что отец не виноват?
– Нет!
– снова ответил Толик.
– Но почему ты писал жалобы?
– удивился он.
– Да еще одну из них в горком. Откуда ты вообще знаешь, что можно жаловаться в партком, в горком?
– Такая настойчивость, - сказал из-за стола Махал Махалыч, обращаясь к седому, - такая последовательность на дело рук ребенка не похожи. Тут действовал прямо-таки профессиональный склочник.
Директор встал, вышел на середину комнаты и остановился рядом с седым.
– Н-ну, почему же?
– протянула Изольда Павловна, блестя пенсне. Все время она стояла сбоку и молчала, будто чего-то ждала.
– Причиной этих писем, - сказала она, - может служить целый комплекс - нездоровая обстановка в семье, дурное влияние улицы.
– Говорила седому и совсем не замечала директора.
– Знаете, я давно замечала за мальчиком слишком уж какую-то… м-м… потаенность, что ли… А это плохой признак. Не зря поговорка говорит: в тихом омуте черти водятся!
Словно отчего-то обидевшись на Изольду Павловну, Махал Махалыч вдруг быстро отошел к окну, громко забарабанил о подоконник костяшками пальцев, а Толик подумал, что он уже где-то слышал эти слова недавно. Кто-то говорил ему их.
Вспомнил! Это было, когда в школу пришел отец. Толик выпрыгнул из форточки и побежал без шубы домой. На пригорке стояла Женька, и она оказала ему вслед: «В тихом омуте черти водятся». Толик не обратил на это внимания, не до того было, а сейчас вспомнил. Так вот, оказывается, что! Женька повторяла материны слова. Не зря, значит, все ее слушают в классе. Не зря боятся. Раньше Толик не знал этого - только предполагал. Теперь знает. А седой сказал горячо:
– Но ведь его отец прекрасный работник, хороший коммунист.
– Ну, знаете ли!
– рассмеялась Изольда Павловна. Махал Махалыч отвернулся от окна.
– Может быть, мы отпустим ребенка?
– спросил он нервно.
– Ну что ж, - сказал седой, хмурясь и внимательно глядя на Толика.
– Подведем итог. Значит, ты писал жалобы на отца, считая, что он ни в чем не виноват? Это, конечно, странно, но если все так, ты очень не любишь отца!
Седой человек посмотрел Толику прямо в глаза, и тот не отвел взгляда. Они глядели друг на друга, и Толик чувствовал, что еще немного - и он заплачет. Слезы плясали у него в глазах, все перед ним расплывалось, и седой человек из парткома расплывался тоже, но Толик не сводил с него глаз.
Кто-то легонько тронул его плечо. Толик обернулся. Махал Махалыч стоял сбоку и кивал головой.
– Ничего, - сказал он тихо.
– Все будет в порядке. Иди…
Толик медленно побрел к двери, а Изольда Павловна тяжело вздохнула, будто это у нее случилось несчастье:
– О-хо-хо!..
– Изольда Павловна!
– услышал Толик, закрывая дверь, резкий голос директора.
Толик вышел из кабинета, плотно прикрыл за собой дверь и прислонился лбом к белому косяку.
Плечи у Толика затряслись в беззвучном плаче. Но в школе ведь и не поплачешь даже. Возле Толика сразу остановились два любопытных первоклассника…