ДеньГа. Человек в море людей. Часть 3. Истинник
Шрифт:
Сидя на переднем пассажирском кресле, я с возвышенности – «Патриот» высокая машина – обозревал окрестности. И – не узнавал их. Напрочь не узнавал!
В моей памяти вся эта местность числилась по ведомству «Верх безхозяйственности и наглого попрания природы людьми» – лес ещё в те, советские времена, буквально растерзали промышленной порубкой. Леспромхозовцы прошли здесь, как Мамай, как половцы с гуннами, готами и всеми остальными завоевателями вместе взятыми. Астафьев когда-то назвал подобных деятелей архаровцами, и я часто использовал это слово в своей и профессиональной, и частной жизни, дававших для этого немало поводов. И что же я вижу? Вместо чахлых уцелевших деревьев, пней, гор полусгнивших
В убегавшем назад ландшафте и теперь чувствовалась рука человека – но это были совсем другие руки совсем других человеков.
Водитель, заметивший моё изумление, сказал:
– Удивляетесь, Егор Ростиславович? Мы сами удивляемся.
Я расслышал в голосе его нотки гордости.
– Это всё наш батька-Вернигора. Если б не он – жили б мы, как прежде – ручками сучили да ножки волочили.
Я промолчал, переваривая услышанное. Потом спросил осторожно:
– Скажите, Пётр… А кто он тут у вас? Я о Вернигоре.
– А вы разве не в курсе? Гм… Кто он у нас… – неожиданно задумался водитель. – Так вот сразу и не скажешь… Если всё перечислять… – И вдруг неожиданно выдал: – Он как Пушкин – наше всё. Да сами скоро узнаете и всё увидите.
36 руб. 30 коп. У каждого века свой Шумахер
Шумахер – распространённая немецкая
фамилия, означает «сапожник». Великое
множество выходцев из сапожных семей
расселилось по всему миру, в совершенстве
овладело великим множеством профессий и
«засветилось» в самых разных ипостасях – от
оберштурмфюрера СС до участника знаменитой
разведывательной сети «Красная капелла».
(Резюме на сооветствующую статью «Википедии»).
Переступив порог дома Вернигоры, я огляделся вокруг и продекламировал:
Жил в разладе с веком,
Прогресс не признавал…
– И только человеком лакея называл, – с лёту подхватил мой школьный друг и засмеялся: – В оригинале не жил, а был, милостивый государь. Запамятовали-с!
И – склонился в шутливом поклоне.
– А вторая промашка, – продолжил он, – что применил сии строки в отношении меня, грешного. Причём – ошибка абсолютная. В чём ты убедишься очень скоро – тотчас же как я покажу тебе дом и всё остальное хозяйство.
Мы внимательно поглядели друг на друга и, неожиданно слаженно обнявшись, рассмеялись. Это была одна из любимых наших
– Всё равно молодец, помнишь старину Шумахера, – держа меня за плечи своими лапищами, вглядывался мне прямо в глаза Володька. Его взгляд лучился неподдельной радостью – Ну, а теперь по-настоящему здравствуй, Гойда, блудный ты друг и сукин ты сын.
И мы снова крепко обнялись. Кости мои изумлённо хрустели, а сам я ощущал себя маленьким мальчиком, повисшим в воздухе вследствие попадания в клешни какого-то немыслимого биомеханизма. Высвободившись из чудовищных объятий так замечательно подросшего и богатырски раздавшегося вширь друга детства, я шутливо погрозил ему пальцем.
– Шумахер, – откликнулся вошедший вслед за нами водитель Пётр. – А он что, ещё в коме, кажется?
Мы с улыбкой, понимающе переглянулись.
– Это твой Шумахер в коме, а наш Шумахер – в бозе.
– Да нет, он ещё… Вроде… не того… не почил ещё. Я бы знал. «Формула-1» для шоферов – как космонавтика для лётчиков. Высший пилотаж. Я и соревнованиями интересуюсь, и жизнью пилотов.
– Весьма похвально, друг мой. Но, видишь ли, Пётр, – терпеливо начал Вернигора. – Тут такая тонкость, которую ты, в общем-то, совершенно не обязан знать. Мы вспомнили не о любимом миллионами автоболельщиков Шуми, а о твоём тёзке, Петре Васильевиче Шумахере, совершенно забытом сегодня литераторе, поэтические сатиры которого пользовались в своё время у читающей публики огромным успехом. И которого совершенно обошли вниманием советские литературоЕды. Впрочем, обошли по совершенно понятной – для меня лично – причине. Уж очень часто сатира его нужником попахивала… Есть его, раскладывая по кучкам его творческое наследие, было неэстетично. А тащить его сатиры в школьную программу… м-м… представлялось ещё и негигиеничным. Да, брат Гойда?
– Эт-точно, брат Вернигора… – довольно рассеянно ответствовал я, потому как, скинув обувку и пройдя просторную прихожую, остановился посреди огромного каминного зала. – Вот это да-а!
36 руб. 40 коп. От починка до толоки
Важней всего – союз Души
И Дерева.
(Наталья Гаврилова. «Душа деревьев»)
Тут надо сказать, что моё «Вот это да-а!» началось значительно раньше. Но вначале оно звучало как «А эт-т-то ещё что такое…» Это когда мы свернули с шоссе вправо, и не на обычный в такой глухомани просёлок с естественным грунтовым покрытием, а на вполне себе асфальтированную дорогу. Хоть и не такая широкая, как шоссе, она чёрным эбонитовым посохом рассекала надвое сосновый бор и вдруг выскакивала на его опушку. Сосны, ещё недавно тесно подступавшие к обочинам трассы, теперь разбежались далеко по сторонам, открывая поле, на правой стороне которого возвышалась нарядная шеренга домов.
Нет, не шеренга… Бог ты мой, да тут целый посёлок! И какой нарядный! Будто на ожившем детском рисунке, дома все разноцветные – точнее, разноцветными были их стены, а вот крыши у всех как одна сверкали, точно лаковые, одинаково чёрными клетчатыми скатами. Многие здания топырили в небо башенки, островерхие и не очень, и их весёлые, вертикально ориентированные силуэты придавали посёлку какой-то нереальный, киношный, даже мультяшный вид. Это впечатление усиливала длиннющая стена из жёлтого кирпича, которой соединялись усадьбы. А по центру этой стены возвышалась какая-то конструкция, ворота, не ворота… Ну и ну! Как будто сказочная крепостица вдруг выросла посерёдь леса, и, что удивительно, наш «Патриот» явно держал курс прямо на неё. Тут-то я и произнёс: