ДеньГа. Человек в море людей. Часть 3. Истинник
Шрифт:
Продолжив осмотр, я увидел, что половина зала устроена «в два света». Противоположная от очага стена возвышалась метров на шесть-семь, и если переместиться к ней и встать спиной, то вверху открывался вид на внутренний – от стены до стены – балкон. Его ограждала простая – в клетку – кованая решётка с деревянными перилами, а вдоль стены стояли открытые шкафы с книгами.
Внутренний балкон служил переходом к стеклянной двери с двумя окнами по сторонам, за которым виднелся балкон внешний, выходящий на овраг.
С высоченного, скошенного по-мансардному, потолка, на цепи, свисала
Я зачарованно перемещался из одной точки зала в другую, меняя ракурсы, угол зрения. Наконец, покачав головой, я обернулся в сторону прихожей и – сквозь большую арку увидел ведущую и вверх, и вниз лестницу. Я – обмер: она была очень похожа на ту, что сделал я сам для своего дома. Наличествовал тот же самый принцип – не губить живую линию дерева. Не кромить доски. И перила – всё та же причудливая линия, с извивами, впадинами, сучками. Общая конструкция лестницы, не зашитая снизу, чётко, графически смотрелась всеми своими деталями на фоне высокого арочного окна, сквозь витражи которого лился яркий солнечный свет…
– Слушай, Вовка, – растерянно обернулся я к Вернигоре, который всё это время молча стоял в сторонке и с нескрываемым удовольствием наблюдал за мной. – Лестница – прямо как у меня…Только пошире моей. И помассивней – доски у тебя потолще. У меня – шестидесятка, а у тебя… все семьдесят, похоже?
– Восемьдесят миллиметров. Сначала хотел девяносто сделать – ну, ты знаешь, как я к девятке отношусь. Но потом сообразил, что надо именно восемьдесят. Восьмёрка – знак безконечности. Как символ вечного движения Жизни. По реинкарнационной лестнице.
– Ты… тоже?.. – широко открытыми глазами я смотрел на своего друга детства, с которым не виделся больше четверти века. – Веришь в реинкарнации души?
– Что значит – тоже? Ага… это значит, что и ты – тоже?.. – в свою очередь изумился Вернигора, но тут же рассмеялся и радостно сгрёб меня в охапку. – Ну, кто из нас «тоже», а кто к правде пришёл первым – это мы разберёмся. Позже. А теперь давай в баню – с утра протоплена, баенник заждался… Пошли, провожу. Смоешь дорожную грязь, отдохнёшь чуток с дороги, а потом и за стол. Мои хозяюшки с раннего утра на кухне топчутся.
– Хозяюшки?.. Жена с дочкой, что ли? Или с невесткой?
– Нет, Гойда, хозяюшки – это мои лады.
– ?!
– Ну, жёны, по-вашему.
– По-нашему? – изумился я. – А у тебя тут что – как-то по-другому, «по-вашему»? Да уж не в секту ли я попал?
Я засмеялся, но смешок мой вышел каким-то деревянным, и по спине будто зубчатым массажёром пробежались. Не терплю сектантов.
– Скажешь тоже – секта! – рассмеялся теперь уже Вернигора. – Ха! давно в мой адрес таких… терминов не звучало. Во всей округе к нашему укладу жизни все уж давно привыкли, даже чиновники. Воспринимают как должное.
Он посмотрел на меня очень
– Успокойся, старина – просто под семьёй мы понимаем нечто другое, чем в том социуме, что наше село окружает и из которого ты только что телепортировался. Мы живём традиционной славянской семьёй, что существовала до охристианивания Руси. И ещё потом долго существовала, пока не прихлопнули окончательно.
Видя мою растерянность, Вернигора покрутил головой и посетовал:
– Экие вы дикие из городов своих приезжаете… Приходится на ваш пластиковый язык переходить. Ну, что такое шведская семья ты знаешь?
– Шведская? Не то чтобы знаю… Ну, слышал… читал…
– Ну а у нас – русская семья. Один муж и две жены. Можно и больше, но это уж как сложится. И как потянешь, у Виктора Третьякова насчёт этого песня хорошая есть. Слышал?
– Конечно. Подожди… – я напряг память и пропел: «Там все женщины – только честные, ну а жён может быть – сколько справишься». Кажется, «Экскурсия» называется. В рай. На который поглядишь – и удавишься.
– Ну да, концовка у него подкачала… Не туда экскурсию, видно, организовали. Лирический-то герой этой песни в ад собрался добровольцем, уж и удавочку сплёл, а ангел его раем решил отвлечь. А кто рождён для ада, тому рай – как в стакане родниковая вода вместо водки. Так о чём мы, запамятовал? А, что лады у меня – две.
– Так… – смущённо крякнул я. – Значит, говоришь, обе-две – твои. Живёте вместе… Ну, Вовка – ты даёшь! Каким ты был – таким остался. Не можешь жить, как все. С самого приезда как начал я удивляться, так и не перестаю. Чувствую, что это надолго. Да?
– Да, – как-то буднично, по-простому согласился он. – Как говорилось в нашем с тобой пионэрском детстве – «Будь готов!»
– А где они? – с опаской поинтересовался я (хотелось как-то привыкнуть к необычности положения). – Лады твои… И детишки…
– Они все на кухне сейчас, жарят-парят-кашеварят. Застолье готовят.
Вернигора смотрел на меня с понимающей улыбкой. Потом хлопнул меня по плечу – я чуть не присел – и резюмировал: – Ладно, не перенапрягай голову. Тем более с дороги устал, реакции заторможены. Потом расскажу обо всём подробно, как я до жизни такой дошёл. С семьёй тоже после бани буду знакомить… Я специально распорядился, чтоб без пышной встречи. Чтоб ты пообвык. А то некоторые тут до тебя дар речи теряли… И моих в смущение вводили. Да, попросить тебя хочу. Ты не зови меня, пожалуйста, Вовкой. Вовка-морковка… – Он засмеялся. – Я давно уж для всех, и для себя в первую голову, Ладимир.
– Владимир? – переспросил я.
– Нет, Ладимир. Без начального «в». Не владеющий миром, а – ладящий мир. Чтобы покороче – можешь Ладом называть. Договорились?
– О! Спрашиваешь! Ладимир… – я попробовал на язык это древнерусское, или, скорее, древнеславянское имя, до сих пор встречавшееся мне только в былинах да памятниках словесности. – Имена… Я по ним, знаешь, какой спец! Мы с тобой обязательно поговорим об этом, хорошо? Ладимир…
– Хорошо, брат. Обязательно. Ну, айда, Гойда, в баню?