Деньги
Шрифт:
Она вдруг ринулась к окну и, припав к щёлке, сбоку занавески, заговорила шёпотом:
— Лена, Лена! Иди скорей! Опять он здесь!..
Лена одним прыжком выскочила из-под дивана и кинулась к окну.
— Где? Где? — спрашивала она, тоже заглядывая в щёлку. — Mademoiselle, идите сюда скорей, идите, — смотрите, какой хорошенький итальянчик.
Тотти увидела сидящего у окна, черноволосого, смуглого брюнета в пунцовом галстуке и фланелевом пиджаке.
— Mademoiselle, — правда, душка? Он вам нравится? А? Нравится?
Тотти взяла их за руки и оттащила от окна.
— Как вам не стыдно, — заговорила
— Отчего же? — наивно спросила Фанни. — Он пассия Лены, и она хочет за него выйти замуж. Только он совсем бедный. Он чем-то где-то служит и ничем не торгует. А папа иначе, как за хорошего купца не отдаёт.
За дверью послышался стук.
— Mademoiselle, — раздался голос Кости. — Вас мама к себе просит.
— Ну, я с вами ещё поговорю, — сказала девицам Тотти и вышла, к молодому человеку.
— Мама ждёт вас, — повторил он и повёл её чрез несколько комнат в угловую, у которой не было четвёртого угла: он был закруглён. Там, в больших креслах, сидела необыкновенно толстая женщина, с тройным подбородком и добренькими глазками. Кроме глазок всё у неё было чрезвычайно внушительных размеров. Из её бровей можно было выкроить пять пар обыкновенных; носа тоже хватило бы штуки на три. Грудь, живот, шея, — всё это было необыкновенно жирно, и вся она представлялась огромным мешком, прислонённым к креслу.
Когда Тотти подошла к ней, она внимательно на неё, посмотрела, потом показала пальцем на щеку и проговорила:
— Поцелуйте меня сюда, душенька.
Та поцеловала.
— Очень рада, душенька.
Лицо её не выражало радости и смотрело на неё, как плохо сделанная кукла.
— Что же вы стоите? Сядьте, душенька. Вы кофе заваривать умеете?
— Я приехала на должность гувернантки, — сказала Тотти хмурясь.
— Я знаю и очень рада. А я спрашиваю, умеете ли вы кофе варить?
— Нет не умею, — почти со злостью ответила она.
— Скажите, как жалко! У нас прескверно варят кофе. Я турецкого не люблю, а люблю по-русски, — не только со сливками, но и с пенками. Вы любите пенки, душенька? Что же вы молчите?
— Я право не знаю, что вам ответить, — возразила Тотти. — Я думала, что вы поинтересуетесь тем, что я буду делать с вашими дочерьми?
— С дочерьми вы ничего не поделаете. Они и без вас по-французски говорят лучше, чем по-гречески. А вот смотрите, чтоб в окне не торчали. Торчат, да на всех глаза таращат.
Тотти, присевшая было, встала. Она хотела сказать: «Я не могу взяться за такую должность, извините, я не останусь у вас», — но вспомнила, что у неё в кошельке всего три рубля с копейками, и снова бессильно опустилась на диванчик.
— А мужу не позволяйте за собой ухаживать, — продолжала старуха. — Он такой прыткий, даром, что дочери невесты.
— За кого вы меня принимаете? — спросила она.
— Я душенька говорю с вами откровенно, а вы обижаетесь. Это совсем лишнее. Я принимаю вас за хорошенькую девочку и потому знаю, что за вами ухаживать начнут. А вы сейчас ко мне. Я даром что сижу целые дни в креслах, — я ведь рассердиться могу. А когда я рассержусь, очень нехорошо бывает. Поцелуйте меня, душенька, ещё раз и идите к девочкам, да пугните их хорошенько.
XVII
Тотти
На Тотти явились светленькие модные платья. Г-жа Петропопуло терпеть не могла тёмных цветов. Она на другой же день по приезде гувернантки выложила перед ней несколько турецких золотых и сказала.
— Возьмите, душенька, эти деньги и сделайте сейчас же себе три платья: светло-палевое, белое и светло-розовое.
— Но я не могу идти на такой расход, — нерешительно заметила Тотти.
— А я не могу допустить, чтоб вы были одеты иначе, чем мои дочери. Нет, уж вы, пожалуйста, душенька. Считайте, что это мой подарок. Поцелуйте меня в эту щеку и, пожалуйста, не сердитесь.
Когда она сказала дочерям, что её удивил поступок их матери, они, в свою очередь, удивились.
— Да ведь мы миллионеры, — с каким-то невинным цинизмом сказала Фанни. — Смешно, если б мы жалели гроши на тряпки.
— Вы можете не жалеть для себя, а при чем же я? — спросила Тотти.
— А не всё ли равно? Вы ведь наша? Вы всё равно, что родная. Хотите денег? Я вам дам, — у меня есть. Жалованье — это так, своим чередом. А так как вы чудесная и милая, так вы наша. И всё, что хотите, мы вам дадим.
— Разумеется, — подхватила Лена. — Если хотите, — кольца, браслеты, брошь, — вы только выберите: я вами сейчас отдам. И Фанни отдаст. Ведь у вас нет ни браслетов, ни колец? Милочка, возьмите.
И Лена высыпала перед ней из шкатулки целую груду колец, цепочек, браслетов и брошей.
— Нет, — возразила Тотти, улыбаясь, — вы чудесные девушки, но я вас люблю и без ваших колец. Мне этого не надо.
— Фу, вы гадкая, гордая, — сказала Лена и сгребла всю груду обратно в ящичек.
Они много гуляли. Тотти любила ходить. Барышни сначала упрямились, но потом привыкли к прогулкам. А гулять было где. Сейчас за городком начинались рощи и поля. Дорога вилась по холмам, между кипарисов, каштанов и пихт. То она терялась в их густой, изумрудной чаще, то сразу выбегала на простор, неслась к берегу, — и открывался широкий вид на морской простор, на тонущие в далёком дымчатом тумане горы, на белые паруса лодок. Аромат травы смешивался с солёным ароматом моря. Листья деревьев тихо шептали, волны пели свою вечную, неугомонную песню. По дороге, на ослах и сытых конях, ехали негоцианты, монахи и торговцы: наверху, на горе был старый монастырь, и его любили посещать путешественники.