Дэниел Мартин
Шрифт:
— Только на двадцать минут. Не то приду и вытащу каждого из вас отсюда за шиворот.
— Слушаюсь, мэм.
Пол ушёл вместе с дамами, а я остался с Эндрю, Фенуиком и большим графином портвейна; наконец-то мы добрались и до политики. Тема была под запретом из-за Джейн, не из-за меня.
Эндрю ушёл со своего места и сел поближе к Фенуику, как бы сделав его центром внимания. Но его ленивый взгляд испытующе остановился на мне; последовал вопрос, который он мог бы задать мне и раньше:
— Ты всё ещё социалист, Дэн?
— Я бы сказал, что о таких вопросах следует предупреждать заранее.
— Я тоже так считаю, — поддержал меня Фенуик.
Но Эндрю не унимался. Я улыбнулся сидевшему напротив меня
— Голосую за них. Хотя и не потому, что так уж доверяю всем до единого членам парламента, избранным от этой партии.
— Ну, знаешь, мой милый, у всех у нас та же проблема. Вернее, у всей страны.
— Кризис доверия?
Эндрю не спускал с меня взгляда скептических серых глаз.
— Думаю, слепота избирателей — более точное выражение.
— Как это?
Фенуик опять взялся двумя пальцами за донышко пузатого бокала — от портвейна он отказался и теперь пил бренди — и, легонько взболтнув душистый напиток, взглянул на меня:
— У людей, подобных вам? У интеллектуалов, прячущих голову в песок?
Это было сказано полушутливо, вовсе не звучало как вызов, казалось даже — он не собирается заводить разговор об этом.
— Мне всё же хотелось бы знать, в чём моя слепота? Чего я не вижу?
— Охлократии. 255
— Громкое слово.
— Все признаки налицо. Презрение к нам — никчёмным тупицам, призванным представлять вас, к демократическим процедурам, к закону — ко всему, что мешает одновременно и невинность соблюсти, и капитал приобрести. — Он скрестил на груди руки и слегка откинулся на спинку стула. — На мой взгляд, это уже вышло за партийные рамки. Разница лишь в том, что мои единомышленники — некоторые из нас — утверждают, что ситуация совершенно самоубийственная. А ваши делают вид, что ничего подобного… им приходится это делать, чтобы хозяев не волновать. Но они тоже знают.
255
Охлократия — власть толпы (греч.).
— Профсоюзы?
— У них тоже свои хозяева имеются.
— Под кроватью 256 ?
Это показалось ему забавным.
— Боюсь, уже под одеялом.
— Но ведь любая мера может свестись к охоте на ведьм?
Он взглянул на Эндрю с чуть заметной укоризной, будто жалел, что тот вверг нас в пучину неприятных проблем, потом устремил взгляд на меня — более серьёзный, будто мои высказывания, несомненно, заслуживают осуждения, но на этот раз он применит ко мне презумпцию невиновности.
256
Имеется в виду известный лозунг периода маккартизма (преследования коммунистически настроенных граждан — так называемые «охоты на ведьм» в первое послевоенное десятилетие) в США «The reds under the beds» — «Красные под кроватями» (англ.).
— Я говорю совершенно неофициально, среди друзей, после прекрасного обеда. — Он на миг замолчал. — Я вот как смотрю на всё это. Откладывать в долгий ящик открытую конфронтацию — а она неизбежна — не в моём характере. Вы оба — люди молодые, а я наблюдал эти страусовы игры ещё в тридцатых, и в своей собственной партии тоже, между прочим. Моё поколение расплатилось за всё это сполна. Надеясь на лучшее. — Он разглядывал меня с каким-то сардоническим благодушием. — Если вы не верите в парламентскую демократию, общественный порядок и частное предпринимательство — хотя бы в малую его толику, — что ж, прекрасно, можете сидеть
— Ну, мне думается, время ещё есть…
— Думается, эта ваша теория послужит прекрасной эпитафией на надгробном камне Британии. Здесь покоится нация, полагавшая, что время над нею не властно.
— Вы утверждаете, что этот процесс нельзя повернуть вспять? Слишком поздно?
— Дорогой друг, история нашего века — это история всё возрастающего безумия. Если в общественных делах ты выступаешь за разумное начало, ты сохранишь свой собственный разум, только признав, что исход игры предрешён. Надежды на то, что процесс может быть обращён вспять, как вы выражаетесь, очень мало. И прежде всего потому, что такие, как вы — а вы, в наши дни, несомненно, относитесь к образованному большинству, — довольствуются тем, что стоят в сторонке и смотрят, как страна катится в пропасть.
Я взял графин, который подтолкнул ко мне Эндрю.
— Вы не считаете, что ограничение свободного предпринимательства — неизбежная плата за создание более справедливого общества?
— О! Ну тогда, может быть, вы поясните мне, что может быть справедливого в обществе, где не будет никакой свободы?
— Но ведь это всё равно что заявить — ядерная катастрофа неизбежна. Она возможна, даже — весьма вероятна… но сегодняшняя реальность — это реальность выбора, не так ли?
Я обнаружил, что на меня устремлён такой же взгляд, какого раньше была удостоена молодая жена.
— Прекрасно. Допустим, что это так. Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год, возможно, нам не грозит. 257 Но я предполагаю, что лет этак через двадцать, а может быть, и раньше, наше общество уже не будет свободным. Вашу партию сдует на обочину, как пушок с одуванчика. От моей не останется и следа. Если парламент в какой-то форме и сохранится, то лишь для того, чтобы ставить подписи и печати где потребуется. Вся власть будет в других руках. Вы, если угодно, можете счесть меня трясущимся от дряхлости и страха пассажиром, который в панике заявляет, что капитан и команда ведут корабль неправильно. Но я не вижу смысла заявлять об этом после того, как «Титаник» затонет. И если вы полагаете, что корабль нашего государства управляется должным образом… что ж… — Он слегка пожал плечами.
257
Имеется в виду антиутопия английского писателя Джорджа Оруэлла «1984», изданная в 1949 г.
Речь его, по-прежнему лёгкая, обрела заметно саркастический оттенок, словно он волей-неволей вынужден учить этого Тони Лампкина и его приятеля-киношника очевидным реалиям сегодняшней жизни.
— Сомневаюсь, что наш обожаемый гегемон обладает достаточной долей энергии для всего этого, — сказал Эндрю.
— Прошу прощения, Эндрю, это в высшей степени несущественно. Его будущим хозяевам энергии вполне хватает. Больше всего меня удручает апатия тех, кто должен бы разбираться в происходящем. А таких, увы, достаточно в обеих партиях. — Он суховато улыбнулся мне: — Я вовсе не намерен всю вину возлагать на вас одних.