Деникин. Единая и неделимая

Кисин Сергей Валерьевич

Интересно, что, по свидетельству произведенного за взятие Новочеркасска в генерал-майоры Святослава Денисова, на тот момент собственно «Донская армия» насчитывала 5220 штыков и 1100 сабель при 6 орудиях (четыре исправных при всего двух упряжках), 30 пулеметах, двух легковых автомобилях, одного неисправного грузовика, четырех велосипедов. Патронов было по три на каждую винтовку, снарядов — по 5 на орудие.

С этими силами донцы собирались диктовать условия закаленным в боях добровольцам.

«Совершенно неприемлемая для Добровольческой армии политическая позиция атамана, — писал он, — полное расхождение в стратегических взглядах и его личные свойства ставили трудно преодолимые препятствия к совместной

дружной работе. Утверждая «самостоятельность» Дона ныне и на «будущие времена», он не прочь был, однако, взять на себя и приоритет спасения России. Он, Краснов, обладающий территорией (в руках Краснова были донских 10 станиц из 134. — Прим. автора), «народом» и войском, в качестве «верховного вождя Южной Российской армии» брал на себя задачу — ее руками — освободить Россию от большевиков и занять Москву».

Причем никакой армии у самого Краснова еще не было. Освободившие донскую столицу казаки-ветераны совсем не горели желанием продолжать воевать, тем более весной, когда полно дел в станицах. Ему только предстояло создать пресловутую «Южную Российскую армию». Причем, по атаманскому замыслу, с помощью ее злейших врагов германцев, что было совершенно неприемлемо для добровольцев.

Первым же шагом для этого Краснов сразу вырыл яму между собой и Добрармией — в мае он издал приказ о возвращении всех донских подразделений в составе армии Деникина и пере-подчинении их себе. А это ни много ни мало, но почти вся боеспособная кавалерия. Более того, через своих представителей Краснов начал склонять генералов и офицеров Добрармии переходить служить к нему. К примеру, генералу от кавалерии Абраму Драгомирову было предложено возглавить «Южную армию». Тот с достоинством ответил, что в этом формировании он «видит продолжение той же немецкой политики — divide et empera — которая привела нашу Родину к пропасти», и потому «предложение этого поста равносильно (для него) оскорблению…»

Тем не менее из Добрармии началось стыдливое дезертирство. В Новочеркасск ушел целый взвод во главе с капитаном Корниловым, офицер штаба армии лейтенант флота Поздеев, личный вестовой-текинец Деникина (увел, кстати, и лошадь самого генерала). Людей можно понять — на Дону и жизнь была сытнее, и от немцев ожидалась серьезная материальная помощь. В Добрармии, стоявшей перед всеми красными силами на Кубани, служить было не в пример опасней и проблематичней. Тут уж не до высокой цели.

К тому же, преследуя свою цель подчинения добровольцев, Краснов начал открыто саботировать набор в армию Деникина. Запретил иногородним идти к нему на службу, перехватывая офицеров лейб-гвардии Измайловского полка, которые ехали к Деникину, и определяя их к себе в подразделения. Распылив части бригады Дроздовского по всем участкам фронта под предлогом защиты Дона от большевиков, Краснов препятствовал их объединению и переходу в Мечетинскую. В диспозиции для атаки Батайска Краснов, безусловно зная отношение к этому Деникина, обозначил план: слева отряд полковника Глазенапа, в центре донцы полковника Быкадорова, справа… батальон немцев с батареей.

При этом атаман не стеснялся писать Алексееву: «…на земле Войска Донского, а теперь и вне ее я работаю совершенно один. Мне приходится из ничего создавать армию… снабжать, вооружать и обучать ее. В Добровольческой армии много есть и генералов, и офицеров, которые могли бы взять на себя работу по созданию армий в Саратовской и Воронежской губерниях, но почему-то они не идут на эту работу…»

Интересно это подчеркивание «работаю совершенно один». Надо полагать, Ледяной поход и оборона Ростова с Новочеркасском добровольцами не считались. Это были мелочи. А налаживание дружбы с тевтонами и закрывание глаз на то, что Украина запросто оттяпала

треть Донской области с Ростовом, — это такая «работа».

Сам атаман, надо полагать, заблуждался так же, как и в свое время Каледин, полагая, что у него под ружьем вскоре будут те самые полки, которые числились в Войске Донском к 1914 году. Заблуждался настолько искренне, что даже немцам заявлял, что вот-вот его «Южная армия» сядет «на конь». Может, попугать их на всякий случай хотел, может, лишнего вооружения вытрясти. Скорее всего, сам начал верить в то, что «Дон поднялся» и сейчас весь как один пойдет в освободительный поход на Москву во главе с ним — спасителем России. Хотя изначально было понятно, что ни на какую Белокаменную донцы не пойдут, а ограничатся в лучшем случае лишь защитой собственных рубежей.

Понятно, что при таком раскладе воспринимать всерьез несколько тысяч голодранцев генерала Деникина Краснов не собирался. Просто не верил в то, что в финансовом и военном смысле дышащая на ладан Добрармия после такого афронта у Екатеринодара еще на что-то способна. Не хотел в это верить.

Справедливости ради следует заметить, что германофильство Краснова и иже с ним было далеко не главенствующим течением на вольном Дону, вообще не привыкшем кому-либо подчиняться. В самом Войсковом Кругу он был в меньшинстве. К примеру, беспардонно отставленные от посольских обязанностей генералы Сидорин, Семилетов и полковник Гущин в открытую выступали против пронемецкой позиции атамана. Родзянко и кадеты не стеснялись поливать его грязью в местной прессе (Родзянко за это даже выслали на Украину).

Назначенный председателем Совета управляющих отделами и управляющим Отделом иностранных сношений в донском правительстве генерал Африкан Богаевский, не стесняясь, проводил «проденикинскую» политику. Член президиума Круга, войсковой контролер Аркадий Епифанов открыто предупреждал атамана, что союзники ему не простят заигрываний с немцами и что казакам надо отступать перед тевтонским напором, как это делает Добрармия, а не устилать им путь цветами. Краснов обиделся: «Хорошо Добровольческой армии: у нее нет ни земли, ни народа, она может идти хотя до Индии, но куда я пойду со станицами, хуторами, со стариками и детьми? Нет, кто бы ни пришел сюда, я останусь в Новочеркасске и не выдам Донского войска».

Не даром Деникин сокрушенно заметил: «Наиболее тяжелые отношения установились у нас с донским атаманом».

Дабы выяснить эти отношения, стороны договорились об официальном свидании. Более чем дипломатично — не в Новочеркасске, не в Мечетинской, а посередине — в станице Манычской.

Атаман прибыл на пароходе «Вольный казак» в компании назначенного председателем совета управляющих и управляющим Отделом иностранных дел Богаевским (дабы окончательно не ссориться с Деникиным), генерал-квартирмейстером штаба Донской армии полковником Кисловым и кубанским атаманом Филимоновым, бежавшим на Дон после падения Екатеринодара. Деникин подъехал на автомобилях с генералами Алексеевым и Романовским, полковниками Ряснянским и Эвальдом.

Командующий Добрармии с ходу высказал Краснову все, что он думает по поводу военного сотрудничества с немцами («недопустимо, чтобы добровольцы участвовали с немцами. Добровольческая армия не может иметь ничего общего с немцами»).

Однако туг уже атаман расправил погоны, кичливо заявив, что он «уже более не бригадный генерал, каким знал атамана на войне генерал Деникин, но представитель пятимиллионного свободного народа, и потому разговор должен вестись в несколько ином тоне». Того скромного столичного подъесаула с лихо закрученными усиками, военного корреспондента «Русского инвалида», с которым Деникин ехал в поезде на японскую войну и которому намекал на присущий в его статьях элемент «поэтического вымысла в ущерб правде», уже не было — пернач обязывал.