Денискины рассказы (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Легко сказать, свари! Сварить можно. Сварить — это ерунда. Вопрос, в каком виде нам ее съесть? Из курицы можно приготовить не меньше сотни чудесных питательных блюд. Можно, например, сделать простые куриные котлетки, а можно закатить министерский шницель — с виноградом! Я про это читал! Можно сделать такую котлету на косточке — называется «киевская» — пальчики оближешь. Можно сварить курицу с лапшой, а можно придавить ее утюгом, облить чесноком и получится, как в Грузии, «цыпленок табака». Можно, наконец…
Но я его перебил. Я сказал:
— Ты,
Папа сразу согласился:
— Верно, сынок! Нам что важно? Поесть побыстрей! Это ты ухватил самую суть. Что же можно сварить побыстрей? Ответ простой и ясный: бульон!
Папа даже руки потер.
Я спросил:
— А ты бульон умеешь?
Но папа только засмеялся.
— А чего тут уметь? — У него даже заблестели глаза. — Бульон — это проще пареной репы: положи в воду и жди, когда сварится, вот и вся премудрость. Решено! Мы варим бульон, и очень скоро у нас будет обед из двух блюд: на первое — бульон с хлебом, на второе — курица вареная, горячая, дымящаяся. Ну-ка брось свою репинскую кисть и давай помогай!
Я сказал:
— А что я должен делать?
— Вот погляди! Видишь, на курице какие-то волоски. Ты их состриги, потому что я не люблю бульон лохматый. Ты состриги эти волоски, а я пока пойду на кухню и поставлю воду кипятить!
И он пошел на кухню. А я взял мамины ножницы и стал подстригать на курице волоски по одному. Сначала я думал, что их будет немного, но потом пригляделся и увидел, что очень много, даже чересчур. И я стал их состригать, и старался быстро стричь, как в парикмахерской, и пощелкивал ножницами по воздуху, когда переходил от волоска к волоску.
Папа вошел в комнату, поглядел на меня и сказал:
— С боков больше снимай, а то получится под бокс!
Я сказал:
— Не очень-то быстро выстригается…
Но тут папа вдруг как хлопнет себя по лбу:
— Господи! Ну и бестолковые же мы с тобой, Дениска! И как это я позабыл! Кончай стрижку! Ее нужно опалить на огне! Понимаешь? Так все делают. Мы ее на огне подпалим, и все волоски сгорят, и не надо будет ни стрижки, ни бритья. За мной!
И он схватил курицу и побежал с нею на кухню. А я за ним. Мы зажгли новую горелку, потому что на одной уже стояла кастрюля с водой, и стали обжигать курицу на огне. Она здорово горела и пахла на всю квартиру паленой шерстью. Папа поворачивал ее с боку на бок и приговаривал:
— Сейчас, сейчас! Ох и хорошая курочка! Сейчас она у нас вся обгорит и станет чистенькая и беленькая…
Но курица, наоборот, становилась какая-то черненькая, вся какая-то обугленная, и папа наконец погасил газ.
Он сказал:
— По-моему, она как-то неожиданно прокоптилась. Ты любишь копченую курицу?
Я сказал:
— Нет. Это она не прокоптилась, просто она вся в саже. Давай-ка, папа, я ее вымою.
Он прямо обрадовался.
— Ты молодец! — сказал он. — Ты сообразительный. Это у тебя хорошая наследственность. Ты весь в меня. Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую
И он уселся на табурет.
А я сказал:
— Сейчас, я ее мигом!
И я подошел к раковине и пустил воду, подставил под нее нашу курицу и стал тереть ее правой рукой изо всех сил. Курица была очень горячая и жутко грязная, и я сразу запачкал свои руки до самых локтей. Папа покачивался на табурете.
— Вот, — сказал я, — что ты, папа, с ней наделал. Совершенно не отстирывается. Сажи очень много.
— Пустяки, — сказал папа, — сажа только сверху. Не может же она вся состоять из сажи? Подожди-ка!
И папа пошел в ванную и принес мне оттуда большой кусок земляничного мыла.
— На, — сказал он, — мой как следует! Намыливай!
И я стал намыливать эту несчастную курицу. У нее стал какой-то совсем уже дохловатый вид. Я довольно здорово ее намылил, но она очень плохо отмыливалась, с нее стекала грязь, стекала уже, наверно, с полчаса, но чище она не становилась.
Я сказал:
— Этот проклятый петух только размазывается от мыла.
Тогда папа сказал:
— Вот щетка! Возьми-ка, потри ее хорошенько! Сначала спинку, а уж потом все остальное.
Я стал тереть. Я тер изо всех сил, в некоторых местах даже протирал кожу. Но мне все равно было очень трудно, потому что курица вдруг словно оживела и начала вертеться у меня в руках, скользить и каждую секунду норовила выскочить. А папа все не сходил со своей табуретки и все командовал:
— Крепче три! Ловчее! Держи за крылья! Эх, ты! Да ты, я вижу, совсем не умеешь мыть курицу.
Я тогда сказал:
— Пап, ты попробуй сам!
И я протянул ему курицу. Но он не успел ее взять, как вдруг она выпрыгнула у меня из рук и ускакала под самый дальний шкафчик. Но папа не растерялся. Он сказал:
— Подай швабру!
И когда я подал, папа стал шваброй выгребать ее из-под шкафа. Он сначала оттуда выгреб старую мышеловку, потом моего прошлогоднего оловянного солдатика, и я ужасно обрадовался, ведь я думал, что совсем потерял его, а он тут как тут, мой дорогой.
Потом папа вытащил, наконец, курицу. Она была вся в пыли. А папа был весь красный. Но он ухватил ее за лапку и поволок опять под кран. Он сказал:
— Ну, теперь держись. Синяя птица.
И он довольно чисто ее прополоскал и положил в кастрюлю. В это время пришла мама. Она сказала:
— Что тут у вас за разгром?
А папа вздохнул и сказал:
— Курицу варим.
Мама сказала:
— Давно?
— Только сейчас окунули, — сказал папа.
Мама сняла с кастрюльки крышку.
— Солили? — спросила она.
— Потом, — сказал папа, — когда сварится.
Но мама понюхала кастрюльку.
— Потрошили? — сказала она.
— Потом, — сказал папа, — когда сварится.