Дениятос
Шрифт:
Дениятос подошел к гвардейцам. Первый, кто его заметил, казалось, съежился, едва космодесантник приблизился. Остальные прекратили празднование и повернулись к нему. Самый высокий из солдат едва дотягивался Дениятосу до плеча, броня делала космодесантника вдвое шире обычного человека. На гладко выбритом черепе и лице, пусть и достаточно молодом для Астартес, хватало отметин войны, чтобы посрамить любого ветерана из числа гвардейцев.
— О каком человеке, — спросил Дениятос, — вы говорите?
Пару секунд солдаты молчали. Они разглядывали сержанта с ног до головы — золоченую чашу на наплечнике,
— Фиделионе, — ответил кто-то.
— Фиделион! — поддержал другой. — Величайший солдат всех времен! Каждый севайнец знает его имя.
— Он здесь сейчас? — продолжил расспросы Дениятос.
— Да! Он до смерти забил четырех Храмовников. Он даже добыл голову Невесты.
— Где он?
Один из севайнцев повернулся и указал колонну неподалеку. Там был разбит небольшой лагерь — палатка, костер, несколько ящиков со снаряжением и боеприпасами.
Дениятос покинул солдат и отправился в сторону бивака. Одинокий гвардеец сидел на ящике с боеприпасами и подогревал на огне несколько рационов «мертвечины». Лазган был прислонен к колонне за спиной солдата, сам он был одет в поношенные брюки и жилет. На фоне костра выделялись голые руки, покрытые вытатуированными счетными отметками, уходившими под жилетку спереди и сзади. Лицо гвардейца было вытянутым и тощим, а волосы бледными. С первого взгляда было видно, что на груди воина уже не хватало места для медалей, поэтому часть из них размещалась на цепочке личного жетона и брючном ремне. Некоторые свисали с рукояти и дула лазгана.
— Ты — Фиделион, — обратился к нему Дениятос.
Человек поднял голову, собственный глаз у него был один. Второй был заменен бионикой, не такой утонченной, как та, что досталась Калиносу в кузницах ордена. Довольно грубая бионика гвардейца крепилась к стальной пластине, закрывавшей половину лба владельца.
— Да, я, — ответил солдат.
Фиделион стал первым человеком на памяти Дениятоса, кто выдержал взгляд Астартес. Он не дрогнул, как и говорили его сослуживцы. Было ясно, что мужчина рассматривал Дениятоса, всего лишь как другого солдата.
— Я слышал, что ты — герой.
— Так говорят другие, — ответил Фиделион. — Мне повезло, что мои побратимы считают меня достойным.
*Полковые записи, хоть их и нельзя назвать исчерпывающими, не содержат информации о человеке с таким именем, служившим в рядах какого-либо соединения севайнцев.
— В судьбе солдата нет места везению, — сказал Дениятос. — Он творит свою судьбу сам.
— Значит, я неплохо справляюсь, — поддержал разговор Фиделион. — Мне выпал шанс пасть на Святой Терре. Сколько гвардейцев могут похвастаться тем же? Бьюсь об заклад — ни один со времен Ереси.
— Ты прибыл, чтобы умереть здесь?
— Я прибыл сюда сражаться, потому что получил приказ, — Фиделион потыкал заскворчавшие на огне рационы. —
— Я не считаю тебя похожим на других гвардейцев, — произнес Дениятос, махнув рукой в сторону остальных севайнцев, занятых отдыхом и чисткой оружия. Они преклоняются пред тобой.
— Для Астартес, ты проявляешь слишком много интереса к делам обычных людей, — ответил Фиделион. Он сказал это без злого умысла, продолжая помешивать «мертвечину». Это было мрачное варево из белка и питательных веществ. Гвардейцы находили какое-то особое веселье в распространении баек о том, что рационы и вправду делают из мяса покойников.
— Меня интересуют качества любого, кого другие называют героем, — сказал Дениятос. — Люди говорят, будто ты убил владыку Друвана и облачился в его шкуру.
Фиделион пожал плечами:
— Было холодно, — просто пояснил он.
— Почему они рассказывают все эти вещи? Что делает тебя особенным? — Дениятос присел на одно колено и теперь лишь немного возвышался над Фиделионом. Космодесантник стал еще более настойчивым. Взгляды гвардейцев, говоривших о деяниях Фиделиона, возбудили в нем любопытство, которое Дениятос не мог понять в полной мере.
— Я не боюсь, — ответил Фиделион. — Меня не сжимает то страх, который заставляет других людей совершать глупости. Даже сражаясь с сильным врагом, я не забываю, что бежать от него, чаще всего опаснее, чем встретиться лицом к лицу. И я помню, за что сражаюсь. Силы, намного превосходящие меня самого, отправили меня на войну во имя Императора. Я верю в то, что сражаюсь по Его воле. Я уповаю на молитву и на лазган, который меня до сих пор не подводил. Пожалуй, это все.
— Другие люди не такие как ты?
— К сожалению, — отозвался Фиделион, — не такие.
Огненные Ястребы, Испивающие Души и Севайнские разбойники были частью сил вторжения в южные регионы Дворца Экклезиархии. В первую очередь, это был такой же отвлекающий маневр, как и захват Грегорианской базилики Имперскими Кулаками. По замыслу командования основные удары одновременно должны были нанести техногвардия и Титаны Механикусов на западном направлении и контингент Черных Храмовников, которые в десантных капсулах должны были обрушиться на кафедральный собор Императора Обожествленного.
Как генерал-фабрикатор Механикусов Гастаф Хедриатикс, так и маршал Черных Храмовников Кефалон рассчитывали взять голову Вандира в качестве трофея. Отвлекающие удары должны были оттянуть силы защитников от собора и зала аудиенций экклезиарха — именно эти две точки рассматривались в качестве наиболее вероятных мест нахождения Вандира. Имперской Гвардии отводилась большая роль в этой кампании — жизнь Астартес ценилась высоко, а в гвардейцах недостатка не было. Они прекрасно подходили для самоубийственных атак на удерживавшиеся Храмовниками и Невестами укрепления, в результате занятые отражением атакующих волн защитники не успевали противопоставить что-либо сваливавшимся на их головы космодесантникам. Гвардейцы гибли тысячами, их истерзанные лаз-огнем и пулями тела лежали в декоративных садах и нефах величественных часовен, плавали в покрасневшей воде зеркальных прудов.