Депутат за семь миллионов

Казанцев Кирилл

– Тогда рубль типа доллара был? – уточнила Катька.

– Типа доллара, только «деревянный», – расплывчато уточнил Стариканов. – За доллары тогда статьи были предусмотрены. До пятидесяти баксов – административный кодекс, а свыше – уже уголовный, – в голосе Нила Константиновича совсем не слышалось сожалений о прошедшем «золотом времени» развитого социализма, просто ему самому стало интересно вспомнить, ощутить, сколько же всего поменялось в стране за эти годы. – Вот и я аппарат для нашего универмага придумал. На подшефном заводе нам его за пару дней склепали.

– И

что ваш аппарат продавал? – улыбнулась Катя.

– Счастье, Катечка, форменное счастье для людей. И денег за это не требовал. Поставили мой аппарат посреди универмага. Жестяный ящик, серой «молотковой» краской выкрашенный, а на нем две кнопки и две лампочки – красненькая и зелененькая. Сверху плакат: «Товарищ, выскажись, как тебя обслужили в нашем универмаге?» Народ в очереди выстраивался, чтобы кнопку нажать – на одной написано «хорошо», на другой «плохо». А внутри-то всего только четыре проводочка к лампочкам от двух кнопок и тянутся, больше нет ничего. Сколько раз чего нажали, нигде не фиксируется, а народ счастлив, что его мнением интересуются, – мигают целый день лампочки, кнопки щелкают. Уже больше никто в книгу жалоб и предложений не пишет. Мне директор универмага даже премию выписал за «рацуху».

– Но счастье не бывает вечным? – догадалась Катя.

– Именно так. Нашелся пенсионер-правдоискатель, поднял мой аппарат и заглянул внутрь. Скандал закатил, в партконтроль написал. Короче, забрали мой аппарат, а вместе с ним и счастье у народа забрали. Видать, когда систему электронного голосования разрабатывали, то и о моем изобретении вспомнили, только мне не сказали. Но я не в обиде.

«Бентли» в сопровождении двух джипов с охраной тихо полз в плотном потоке машин. Водитель оглянулся и вопросительно посмотрел на хозяина.

– Ты только не вздумай мигалку сейчас включать, – погрозил ему пальцем Стариканов. – Выборы скоро.

* * *

После похорон Паши Янчевского Ларин исчез на три дня. Где он был и чем занимался, знали только он и Дугин. Но на четвертый день Андрей вновь объявился в Москве. Поздним вечером, уставший и мрачноватый, он вошел с большим пакетом в руке в больничный холл. Время для посещений уже закончилось. Полицейский, сидящий перед стеклянной дверью, оторвался от чтения газеты с кроссвордом и недовольно посмотрел на визитера – мол, чего приперся?

Ларин не стал пользоваться удостоверением помощника депутата Госдумы. В больнице не обязательно сработало бы. Полицейский мог оказаться нормальным мужиком, которому было бы в радость обломать владельца крутых купленных корочек. Тут тебе не московская мэрия.

– Сержант, – сразу взял задушевный тон Андрей. – Женщина у меня тут любимая в хирургии лежит. Сегодня только приехал, а завтра уезжаю. Нельзя ли…

Если человек когда-то служил в «органах», то это останется написанным на его лице до конца дней. Полицейский тут же почувствовал в бывшем наро-фоминском опере родственную душу, к тому же более высокую по званию, а потому, не задумываясь, ответил:

– Можно. Только халат накиньте, –

и указал на вешалку…

Ларин по своей привычке поднялся по лестнице пешком, он всегда старался избегать лифта. Лифт – это ловушка, достаточно отключить электричество, и человек оказывается на время замурованным в кабинке, бери его голыми руками, без шума и пыли. Понемногу и Андрей перенимал осторожность Дугина, который любил повторять, что все плохое случается неожиданно, и если ты в деле, то никогда нельзя расслабляться.

Он прошел по больничному коридору. Стол дежурной медсестры пустовал, лишь тускло горела настольная лампа. Андрей коротко постучал в дверь одноместной палаты-люкс и толкнул ее. Маша, одетая в байковую пижаму, лежала поверх одеяла. Загипсованная нога смотрелась монументально.

– А, это ты, – обрадовалась женщина. – Заходи. Я уже думала, что все обо мне забыли.

– Привет. Раньше навестить не мог. И цветы не успел купить. Как ты?

Ларин наклонился и поцеловал Машу в щеку, хотя та подставляла губы.

– Нормально, могло быть и хуже. Уже вполне свободно передвигаюсь на костылях. А чего это от тебя псиной пахнет? – принюхавшись, поморщилась женщина.

– С волками жить – по-волчьи выть и по-волчьи пахнуть, – ушел от прямого ответа Андрей. – Скоро я вообще серой начну благоухать, будто я из преисподней вылез, с такой публикой связался. Из-за тебя, между прочим.

– Извини. Кто ж знал, что так выйдет? – проговорила Маша и принялась доставать из пакета принесенные Лариным гостинцы.

– Я вообще-то по делу наведался. Не желаешь проехаться по городу?

– Так я и знала. Обычного человеческого сочувствия от тебя не дождаться.

– Есть такое. Ну, так едем? Ты же Стариканова не один день отслеживала. Консультация нужна.

– Костыли только возьму. И не смейся, глядя на то, как я ковыляю.

Маша с Лариным спускались в лифте.

– Я с сержантом на входе договорился. И выпустит, и назад пропустит, – предупредил Ларин.

– Лишнее. А еще, называется, один из лучших агентов. Все пациенты круглые сутки через приемный покой входят и выходят без проблем. И мы так сделаем…

«Депутатский дом» на улице Улофа Пальме сиял огнями. Он казался огромным круизным лайнером, севшим на мель в Москве. Из припаркованной вплотную с бордюром машины на него издалека смотрели двое. Ларин барабанил пальцами по рулю, Маша сжимала между коленями костыль. Переднее сиденье, на котором она сидела, было отодвинуто до предела, чтобы дать место загипсованной ноге.

– На «Титаник» похоже, – произнесла женщина. – Еще немного величественно проплывет и затонет. Значит, так. Окна его квартиры – вон те, с краю, на кухне жалюзи деревянные. А приезжает он так – сперва джип охраны, потом…

Ларин слушал, «мотал на ус».

– Ты мне поточнее про то, как охрана располагается, когда он из машины выходит, – попросил Ларин.

– Обычно. Один у крыльца, второй слева-справа-сзади. Пока дверь в подъезд не откроют, он находится в машине.

– Один приезжает?